Ребята напились чаю и собрались в университет. Ринтын и Кайон хотели поехать на трамвае, но Черуль их остановил:

— Вы что, миллионеры? Есть кратчайший путь по Тучковой набережной. Пошли со мной.

Так как ни Иржи, ни венгры тоже не были миллионерами, то с Черулем пошли все.

Тучкова набережная отличалась от набережных Большой Невы. Длинные деревянные сооружения, похожие на склады в Гуврэльском морском порту, огромные штабеля дров тянулись вдоль реки от конца Малого проспекта до Пушкинского дома.

Широкая двухмаршевая лестница филфака гудела, как пристань во Владивостокском порту. Все молодые люди — юноши и девушки — казались красивыми, симпатичными. Много было демобилизованных. Они выделялись сдержанностью, одинаковой одеждой, орденами и медалями. Бывшие солдаты и офицеры снисходительно посматривали на вчерашних школьников и школьниц.

Ринтын добрался до своей аудитории. Она оказалась почти обычной классной комнатой, только больших размеров. Стояли столы, стулья, на стене висела черная доска и карта Арктического сектора СССР.

Ринтын сел на свободное место. Из окна открывался вид на Неву, на Адмиралтейство и памятник Петру Первому.

Рядом уселся парень с очень белым лицом, но раскосыми глазами. Он протянул руку Ринтыну и представился:

— Алачев, хант по национальности. Самый старый студент университета.

Ринтын пожал ему руку, назвал себя и хотел было расспросить, почему его новый знакомый считает себя самым старым студентом университета, но тут прозвенел обыкновенный звонок, и в аудиторию хлынул народ.

Через несколько минут в дверях показался беловолосый старик, поддерживаемый под руку деканом.

— Курс по истории освоения Советской Арктики будет читать профессор Визе! — объявил декан и бережно усадил старика на стул.

Профессор Визе оглядел ряды студентов, вынул из кармана футляр с очками и положил на стол.

Так вот он, легендарный человек, сподвижник Седова, участник почти всех знаменитых полярных экспедиций конца и начала века, человек, предсказавший в своем кабинете остров в Ледовитом океане, впоследствии названный его именем. Ринтын с волнением вглядывался в лицо, изборожденное морщинами, как многолетний лед трещинами. На полярной станции в Улаке о Визе говорили с благоговением, и Ринтын хорошо знал, что для географов и полярников имя Визе так же священно, как имена Пржевальского, Потанина…

— Дорогие друзья, — послышался глухой, едва слышный голос лектора. — Мне особенно приятно читать курс вам, — продолжал профессор, — чья жизнь проходит в самых суровых краях нашей планеты. И я должен со всей ответственностью полярного исследователя заявить, что, не будь опыта и помощи ваших народов, ваших отцов и дедов, многие полярные экспедиции не смогли бы быть успешными. Все те сведения, которые я собираюсь преподнести вам в своем курсе, названном 'История исследования Советской Арктики', добыты с помощью ваших отцов и дедов… Позвольте выразить вам глубочайшее чувство благодарности и восхищения…

После краткого вступления, взволновавшего студентов, профессор Визе начал неторопливо рассказывать о легендарной ледяной стране Туле — Арктике, о первых сведениях о ней, полученных древним путешественником Пифеем.

Профессор говорил о далеких, пустынных, покрытых льдами берегах с такой любовью, словно они были его родиной. А Ринтыну виделся с высоты мыса Берингов пролив, конец одного материка планеты Земля — Азии и начало другой половины земного шара — Америки. И здесь, в аудитории Ленинградского университета, он с удивительной отчетливостью еще раз осознал истину, что родился и жил он в замечательнейшем месте Земли, там, куда стремились великие путешественники Европы и Азии, Если убрать с глобуса или карты мира Берингов пролив, мыс Дежнева, мыс принца Уэльского, лицо планеты изменит свои очертания, станет другим. Пусть Чукотка не носит наряд из роскошных лесов и берега ее омывают студеные волны, без нее немыслим лик Земли — родины всех людей…

Следующей была лекция по общему языкознанию. Читал ее профессор восточного факультета, специалист японского языка Иоахим Золотович. Это был маленький кругленький человек в очках толстого стекла. За целый год Ринтыну так и не удалось рассмотреть, какого цвета его глаза. Золотович взял мел, подошел к доске и написал: 'Глокая куздря штеко будланула курдёнка'..

По рядам прошел легкий шумок. Профессор положил мел в желобок на доске и вытер руки белоснежным носовым платком. Он молча показал пальцем на Алачева и спросил:

— Что вы узнали из этой фразы?

Алачев пожал плечами.

— Вы ничего не поняли?

— Я никогда не слыхал о рогатой куздре, — пробормотал Алачев.

— Ага! — профессор обрадованно потер руки. — Откуда вы взяли, что куздря рогатая?

— Потому что она будланула курденка, — нерешительно ответил Алачев.

Профессор величественным взмахом руки посадил на место Алачева и, вскинув голову, без остановки прочитал лекцию о важности изучения грамматических форм языков. Он поминутно цитировал труды великих ученых и некоторых из них даже называл своими учителями.

Ринтын приготовился было записывать, но его постигла такая же неудача, как на лекции Визе. Он был так захвачен тем, что слушал, так ловил каждое слово, что и не притронулся к тетради.

Прозвенел звонок. Золотович собрал листки на столе, сложил их в портфель и важно удалился.

Первым и непосредственным результатом лекции по общему языкознанию было то, что Алачеву на все пять лет учебы было присвоено прозвище Рогатый Куздря, которое потом сократилось до одного слова — Рогатый.

Ринтын с нетерпением ждал следующей лекции. Литература для него всегда была любимым предметом. Русские писатели открыли ему окно в другой мир, рассказывали ему и о Ленинграде. Где-то недалеко Калинкин мост, сыроватые, мрачные дворы Новой Голландии, горбатые мостики через каналы, через городские реки Фонтанку, Мойку, Невку… Стоит сделать несколько шагов — и вот оно,

Невы державное теченье,

Береговой ее гранит…

Капитан Эрмэтэгин, у которого Ринтын плавал матросом на шхуне «Касатка», любил читать стихи Пушкина, Блока, и многие строки в них были о Петербурге.

В перерыве Ринтын смотрел в окно на Неву. Рыбаки ставили у Дворцового моста ловушку, сколачивали из досок вышку и черпали со дна реки рыбу. Орудие лова имело древний вид, лодки были черны, и Ринтыну подумалось, что и во времена Пушкина точно так же ловили рыбу… Может быть, это то самое место,

Профессора, который будет читать курс литературы, зовут Николай Матвеевич Рыбаков.

Еще не старый человек, он, однако, был совершенно лыс. На большом остром носу крепко сидели очки.

— Успехи советской литературы огромны, — заявил Рыбаков еще на подходе к кафедре. — Мы живем в то замечательное время, когда наши писатели заново переоценивают и обогащают метод социалистического реализма. Об этом свидетельствует неуклонный рост качества произведений.

Профессор лично знал многих ленинградских и московских писателей, приводил их неопубликованные высказывания, и это очень оживляло лекцию. То, что профессор запросто общался с писателями, высоко подняло его в глазах Ринтына. Великие люди, способные создавать художественные произведения, удостаивали его разговора и делились своими творческими планами.

С самого утра Ринтын был в особом настроении, как в большой праздничный день. Да и разве этот день не начало большого и долгого праздника, которого он так ждал? Теперь у Ринтына была одна забота: не пропустить чего-нибудь важного, запомнить каждое слово, сказанное с кафедры. Ведь говорит перед ним не просто преподаватель, а человек, достигший вершин науки.

Ринтын вздрогнул, когда услышал звонок. Ощущение было такое же, как будто видишь удивительно приятный сон и вдруг на самом интересном месте кто-то будит тебя.

Лекцией по литературе закончился первый учебный студенческий день Ринтына. Переполненный впечатлениями, он пошел разыскивать Кайона, чтобы поделиться с ним новыми мыслями.

Друг, видимо, тоже был потрясен. Он был как-то необычно тих и задумчив.

— Ты знаешь, кто у нас читал лекции? — восторженно сказал ему Ринтын и перечислил всех.

— Визе и у нас читал, — ответил Кайон. — Потом академик Струве, академик Орбели… Величины!

— Да, — согласился Ринтын, потом вспомнил: — И у нас тоже есть академик. Спецкурс будет вести Мещанинов Иван Иванович.

Обратно в общежитие шли по пути, показанному Черулем.

В разрывах плотных осенних облаков вдруг показалось солнце. Заблестела, заиграла бликами свинцовая вода в Малой Невке, вспыхнул шпиль Петропавловской крепости. Где-то в глубине дровяных штабелей визжала механическая пила, и ветер доносил запах свежераспиленной древесины.

— Знаешь, Ринтын, — задумчиво сказал Кайон, — вот только сейчас мне подумалось: сколько нам придется потрудиться, чтобы укрепить в себе знания, к которым мы только прикоснулись сегодня.

— Ты прав, Кайон, — ответил Ринтын. — Сколько надо понять! Знаешь, нам сегодня профессор сказал: героями литературы сейчас уже не люди становятся, а производственные процессы и нефтепроводы.

— Что ты говоришь! — удивился Кайон. — Первый раз такое слышу. У нас таких открытий еще не было. Да и откуда? История, она такая — как было, так и есть, уже не подправишь и не исправишь.