Ринтын и Кайон набрали мешок с углем и прямо направились в комнату, где лежал Саша Гольцев. Вскоре в печке загудело пламя, и, хотя температура была по-прежнему намного ниже нуля, от гудения жаркого пламени стало как будто теплее.

Саша лежал под ворохом одеял и благодарными глазами смотрел на своих товарищей.

— Ну, теперь ты живешь, — говорил Ринтын, — а то у тебя и глаза похудели.

Когда печка окончательно разогрелась, ребята уселись на табуретки возле Сашиной кровати.

— Интересно, вот учился я до войны в Ленинграде, — сказал Саша, — была у нас хорошая школа, спортивный зал, отличные парты. Под каждым окном всю зиму грели батареи парового отопления. Никогда в нашей школе не было холодно, а почему-то многие отлынивали, радовались болезням, лишь бы не ходить на уроки. А здесь вот так хочется скорее поправиться и снова сидеть за партой.

— Ты лучше береги силы, не философствуй! — ласково перебил его Кайон.

— Я все больше начинаю думать знаете о чем, ребята? — горячо продолжал Саша. — Вот бы поехать всем нам после окончания училища в Ленинград!

— Там видно будет, — рассудительно заметил Кайон, — а пока выздоравливай.

Шел урок истории русской литературы. Вела его новая учительница Наталия Михайловна. Она только недавно приехала в Въэн и робела перед учащимися: некоторые из них были почти ее ровесниками.

За одной партой с Ринтыном сидел Харлампий Бычков — чуванец — и водил пальцем по раскрытой книге: учительница точь-в-точь говорила по написанному.

Наталия Михайловна заметила, что Харлампий следит по книге, и попыталась сделать сердитое лицо.

— Бычков, закрой книгу, — строго сказала она.

— Хорошо, — с готовностью согласился Харлампий и захлопнул книгу.

Во время перерыва Ринтын стал укорять Харлампия:

— Как тебе не стыдно! Это, наверное, ее первые уроки, она еще неопытная и смущается.

— Если неопытная, зачем пришла в училище? Поработала бы в простой школе.

К ребятам подошел Андрей Викторович Панкин — директор училища — и попросил Ринтына зайти к нему в кабинет.

— Натворил что-нибудь? — полюбопытствовал Харлампий.

Ринтын пожал плечами и направился к директору.

Андрей Викторович передал Ринтыну конверт и попросил отнести его в редакцию газеты и передать редактору.

Редакция газеты помещалась в том же доме, где находился детский сад. Ринтын толкнул входную дверь и очутился в больших сенях, заставленных рулонами бумаги. В комнате редакции сидел только один человек. Он резал длинными ножницами полосы бумаги с напечатанным текстом и наклеивал на лист.

Ринтын поздоровался и спросил редактора.

— Василий Гаврилович в типографии. Если хотите непременно его, бегите туда.

Редактора Ринтын нашел в печатном цехе. Эту маленькую комнату лишь с большой натяжкой можно было назвать цехом. В представлении Ринтына цех — это грандиозное сооружение из стали и стекла, в котором стоят хитроумные машины. В типографском же цехе стояла одна печатная машина, которую крутил ногой печатник, резальный станок и большой, обитый жестью стол, заляпанный типографской краской.

Печатная машина лязгала челюстями, и в короткие промежутки, пока ее пасть была открыта, печатник выхватывал оттуда лист готовой газеты и совал чистую бумагу.

Рядом с машиной стоял Василий Гаврилович, брал наугад лист уже отпечатанной газеты и качал головой.

Ринтын подошел к нему и протянул конверт.

— А, от Андрея Викторовича. Погоди, сейчас пойдем со мной в редакцию, я там почитаю. Любит человек наворачивать такие художественные детали, что только диву даешься… Ну, на этот раз он сносно написал, — с удовлетворением сказал редактор, прочитав заметку.

Оторвавшись от листка, он внимательно оглядел Ринтына и вдруг спросил:

— А ты откуда?

— Так я же принес статью.

— Да нет, я спрашиваю, откуда ты родом?

— Из Улака, — ответил Ринтын.

— Чукотский язык знаешь?

— Конечно, знаю.

Василий Гаврилович круто повернулся и сказал:

— Послушай, Арсентий Петрович! А почему бы нам не использовать учащихся педагогического училища для подготовки статей на чукотском языке? Ведь это же мысль! Как это мне раньше не пришло в голову? Народ там грамотный, знают и чукотский и русский языки.

— Как ты думаешь, согласились бы ваши ребята иногда помогать нам? — обратился он к Ринтыну.

— Я первый уже согласился, — сказал Ринтын.

— Отлично! — радостно воскликнул редактор.

— И еще мой товарищ Кайон, он тоже давно хотел работать в газете, неуклюже соврал Ринтын и густо покраснел.

Но редактор не заметил ни лжи, ни горящего лица Ринтына.

— Молодцы, ребята! Не вечно же русские вам будут редактировать газету. Надо когда-нибудь самим браться за это. Я поговорю об этом с вашим директором.

Так началось сотрудничество Ринтына и Кайона в редакции газеты. Очень скоро они стали своими людьми и в типографии, а в свободное время не жалели и ног, чтобы крутить печатную машину.

Перевод на чукотский язык русских статей оказался не таким уж легким делом. Самые обыкновенные слова ставили в тупик Ринтына и его товарища. Ну как, например, перевести на чукотский язык слово «петух»? В довоенном русско-чукотском словаре эта птица на чукотском языке писалась как: 'к'легтанн'ыгатле'. Если перевести снова на русский, получалось нечто невообразимое: самец-русский-птица.

Ринтын и Кайон первое время старались перевести на чукотский язык все русские слова в предложении и сохранить их порядок. Иногда в чукотском тексте получалось такое, что и не выговоришь. Понемногу Ринтын стал нарушать порядок слов. Стало лучше. А в конце концов так осмелел, что вводил целые предложения пояснительного характера. Статьи по размеру перестали соответствовать оригиналу, и Арсентий Петрович не раз ворчал, перекраивая газетную полосу из-за «припека», как он выражался.

Ринтыну нравилась редакционная обстановка, и он старался работать над переводами непосредственно в редакции. Наборщики делали много ошибок в чукотском тексте, и Ринтыну доставляло большое удовольствие править пахнувшие типографской краской гранки со своими переводами. Ринтын написал несколько собственных заметок и бережно хранил эти номера газет.

Когда наступили зимние каникулы, ребята стали бывать в редакции ежедневно.

Однажды Василий Гаврилович сказал Ринтыну:

— На другом берегу лимана собрались оленеводы из Амгуэмской тундры. Они только что вступили в колхоз. Среди них много интересных людей, есть бывшие кулаки и шаманы. Поезжай туда и напиши что-нибудь об их жизни. Кайон, думаю, пока один справится с переводами.

Гордый полученным поручением, Ринтын бережно спрятал в нагрудный карман удостоверение, где было написано, что 'литсотрудник Анатолий Федорович Ринтын командируется в район мерзлотной станции'.

Оленеводы расположились не в самом поселке, а за холмом. Там они раскинули свои яранги, а чуть поодаль паслись стада. Хозяева собачьих упряжек поселка вынуждены были посадить на цепь своих псов: было несколько случаев, когда пастухи стреляли в собак.

Ринтын поселился в пустом классе начальной школы и на следующий же день после приезда отправился к оленеводам. Было морозно и тихо. Взобравшись на высокий холм, Ринтын увидел в долине около десятка яранг. Над каждой ярангой стоял тонкий прозрачный столбик дыма. И хотя это кочевое стойбище значительно отличалось от прибрежных сел чукотских морских охотников, у Ринтына от волнения перехватило дыхание.

Юноша бегом спустился в долину. В стойбище было оживленно. Перед ярангой с красным флагом толпились люди. Они кого-то внимательно слушали.

— Зачем, для чего этот обман?! Все до одной испорченные! Если нам говорят, что мы на равных правах со всеми людьми, почему мы не можем пользоваться таким же светом, как в поселке?