Капитан разочарованно развел руками.

— Ну, брат, отказаться от такой сцены…

— Будут еще ведь другие ребята, — оправдывался Ринтын. — Многие из них с удовольствием станут капитанами. А университет в Ленинграде — это моя мечта.

Ринтын спал в капитанском салоне. Ему снился Ленинград, он ехал по Неве на белоснежном пароходе… Рядом стояли капитан парохода «Анадырь» и доктор Мухин.

Первые дни в педагогическом училище Ринтыну все учащиеся казались на одно лицо. Впрочем, это было уже с ним один раз, когда он попал на строительство аэродрома в Кытрыне: долгое время он не мог отличить одного грузчика от другого.

Несмотря на месячное опоздание, он быстро догнал своих товарищей по первому курсу. В этом год Въэнское педагогическое училище увеличило набор в два раза. Учебное Помещение и общежитие находились в одном здании, и теперь здесь было так тесно, что заниматься пришлось в три смены.

Поселок Въэн был одним из крупнейших административных поселков Чукотки. Он стоял в устье широкой реки, разлившейся при впадении в Берингово море в широкий лиман. За небольшой речкой Афонкой, протекающей по низине, тянулись невысокие сопки, на одной из них высились две семидесятиметровые радиомачты, поставленные американцами. Недалеко от этих мачт виднелись два длинных приземистых барака казарменного типа. В одном из этих домов должно было разместиться общежитие педучилища.

В бараках давным-давно никто не жил. Дожди и ветры сделали свое дело: привели их в ветхость. Бараки круглый год хранили набившийся за зиму снег и служили рыбохранилищем для всех желающих. Теперь возле будущего общежития с утра до позднего вечера свободные от занятий ребята готовили дранку, месили глину, просеивали песок, строгали доски.

Вместе с ними работали преподаватели и служащие учреждений Въэна. Зима была на носу, со дня на день должны были ударить морозы, и ремонт шел полным ходом.

Во всем Въэне не было ни грамма извести, а надо было побелить хотя бы внутренние стены будущего общежития. За Афонкой, впадающей в лиман, в излучине небольшой бухточки, называемой Собачьей, были залежи белой глины, которая заменяла въэнцам известь. На подвозку этой глины были назначены Ринтын, Кайон и русский юноша Саша Гольцев — тщедушный и белотелый. Саша сам вызвался присоединиться к ним, но Ринтын не ожидал от него большой пользы. Он хорошо знал, какое это трудное дело возиться с глиной. Еще в Улаке во время ремонта интерната он не раз ездил за глиной на противоположный берег лагуны.

Завхоз сперва наотрез отказался выдать мешки.

— Зачем вам мешки? Вы же не муку и даже не песок будете возить, а глину. Натаскаете на носилках в лодку и привезете.

Целый час убеждал Ринтын завхоза, что в мешках гораздо удобнее возить глину: она не расползается по лодке, не размокает. И времени на перегрузку уходит значительно меньше.

Поддавшись уговорам, завхоз выдал четыре дырявых мешка из-под угля. Ребята выстирали мешки, высушили на солнце, починили и отправились на лодке в Собачью бухту.

Шел прилив. Он нес легкую лодку, и Саша с Кайоном, сидевшие на веслах, больше болтали, чем гребли. Ринтын по праву старшего сидел на корме. Он должен был править рулевым веслом, но пришлось почти все время вычерпывать воду.

Кайон иронически поглядывал на Ринтына, пряча усмешку. Лодка неслась на приливной волне, и гребцы состязались в силе, заставляя лодку вертеться во все стороны. Иногда она поворачивалась носом в противоположную сторону, и тогда Ринтын спешно бросал черпак — ржавую консервную банку — и хватался за рулевое весло, выравнивал лодку.

— Я, конечно, не силен, — оправдывался Саша Гольцев, — но зато достал такую книжку, что, если тренироваться, как там написано, за три месяца силачом можно стать.

— А ты знаешь, как меня тренировал отец? — хвалился перед русским товарищем Кайон. — Он привязывал меня к большому камню в нескольких километрах от дома, и я должен был этот камень тащить по гальке до дому. А потом еще давал в руки железный лом, и с ним я должен был взбегать на холм. А когда мы охотились в море, он зорко следил за мной, чтобы я не взял в рот снега. Бывало, к дому подходишь с добычей, во рту будто костер горит. Мать вынесет железный ковшик с ледяной водой, обольешь нерпичью морду, и только тогда можешь сам напиться. Да и то надо оставить на донышке и выплеснуть в сторону моря.

Увлекшись разговором, ребята вовсе перестали грести, и лодка встала поперек волны. Кайон закатал рукав и демонстрировал Саше свои мускулы. Саша с уважением разглядывал шары под смуглой кожей и почтительно трогал их указательным пальцем.

— Бросьте болтать и гребите, — возмущенно сказал Ринтын.

Нарочито медленно Кайон раскатал рукав и нехотя взялся за весло.

Ринтын хорошо понимал, что демонстрация мускулов делалась не столько для Саши, сколько для него. Самолюбие Кайона было уязвлено тем, что старшим по глине назначили не его, а этого юношу, который всего лишь несколько дней как приехал в училище.

В Собачьей бухте было тихо, и сквозь толщу прозрачной воды виднелись разноцветные камешки.

— Говорят, что в этой бухте даже в самый сильный шторм вода спокойна, как в блюдце, — сказал Саша.

Яма, откуда брали белую глину, находилась на крутом склоне, на который можно было вскарабкаться только на четвереньках. Крутизна склона обрадовала Ринтына: значит, мешки с глиной не нужно будет тащить на себе, их можно скатывать прямо вниз.

Ребята взялись за работу. Саша держал мешок, а Кайон с Ринтыном наваливали туда глину. Кайон старался подцепить на лопату побольше глины — в общем работал на совесть, и Ринтын удовлетворенно прикинул: если ничего не помешает, до вечера можно будет сделать еще два рейса.

Мешки, как и предполагал Ринтын, пущенные с высоты, докатились до самой лодки. Обратно шли еще по приливу. Грести против течения было невозможно. Ребята закинули на лодку веревку, оставили Сашу рулить и потащили волоком. Саша сидел на корме и пел пронзительным голосом:

Э-э-эй, Ухнем! Э-э-эй, ухнем!

Ринтын с Кайоном шли молча. Вода уже закрыла галечную полосу, идти приходилось по осклизлым валунам, гладко отполированным волнами. Надо было глядеть в оба, чтобы не оступиться и не свернуть шею.

Когда дошли до устья Афонки и течение подхватило лодку, ребята, подтянув ее к берегу, увидели, что лодка почти наполовину заполнена мутной водой.

— Ты что же не вычерпывал воду? — заорал Кайон на Сашу. — Чем петь дурацкую песню, занимался бы делом!

— Это не дурацкая песня, а бурлацкая, — обиженным голосом сказал Саша, пели ее еще в древней Руси: это помогало тянуть баржи.

Вычерпав воду, ребята уселись в лодку и теперь уже по течению быстро добрались до места.

После обеда пошли во второй рейс. Начался отлив, и Афонка, бурля, устремилась в лиман. Но тут снова пришлось впрягаться в лямку и тянуть так до Собачьей бухты.

Возвращались уже под вечер. Ринтын с беспокойством думал о том, как трудно будет войти в Афонку. Во время отлива она превращалась в мелкую бурливую речку с перекатами и мелями. У входа в устье ребята пристали к берегу.

— Я, пожалуй, сяду за руль, — предложил Кайону Ринтын, — а Саша пусть поможет тебе.

— Правильно, — согласился Кайон, — посмотрим, как ему поможет песня, которую пели в древней Руси.

С большим трудом удалось войти в речку. Мощное течение вертело лодку, и никакими усилиями ее бы не удержать, если бы не Кайон, который напрягался, как хороший пес. Прошли бурное место у самого устья речки. Но дальше был коварный мысок, о который ударялась вода и, пенясь, неслась дальше. Кайон словно врос в землю, Саша почему-то не пел свою магическую песню и согнулся в вопросительный знак. Оба они не могли сделать ни шагу: так силен был напор воды. Веревка натянулась и лопнула. Лодка повернулась боком к течению и понеслась. У поворота она задержалась на мели. Воспользовавшись этим, Ринтын прыгнул в воду и всем телом навалился на борт, не давая лодке соскользнуть с мели. К нему на помощь уже спешил Кайон. Саша с оторвавшимся концом веревки бегал по берегу и что-то кричал.

Вдвоем лодку удалось снять с мели и подвести к берегу. Кайон нарастил веревку и, выбрав большой камень, привязал к нему лодку.

— Придется дожидаться прилива, — сказал Ринтын. — Так нам ее не вытянуть.

— Может быть, позвать на помощь? — подал мысль Саша.

— Не стоит, — ответил ему Кайон, — отлив скоро кончится, и мы справимся сами.

И Ринтын и Кайон насквозь промокли. Разгоряченные работой, они сначала не замечали холода, а теперь у них зуб на зуб не попадал. Они уселись на большой береговой валун, повернувшись спиной к пронизывающему холодному ветру. Рядом с ними пристроился Саша. Он виновато посматривал на ребят.

— Давайте я прикрою вас своим пальто, — вдруг предложил он.

Ринтын и Кайон с готовностью подставили свои плечи. Ободренный тем, что хоть как-то оказался полезным своим товарищам, Саша засуетился:

— Послушайте, так можно получить воспаление легких. Вода же ледяная.

— Не болтай, — спокойно ответил ему Кайон. — Лучше спой песню.

— Ну как же можно теперь петь? — развел руками Саша. — Настроение не такое, чтобы петь.

— Видал, — усмехнулся Кайон. — Настроение у него испортилось.

Ринтына коробило от такого обращения Кайона с Сашей. Кайон как только мог насмехался над Сашей, всячески подчеркивал свое физическое превосходство, ставил своего товарища в смешное положение. Между тем Саша по всему был искренне рад дружбе с таким видным парнем, как Кайон, который не только сильнее многих, но и начитаннее, не говоря уже о том, что он был старше даже выпускников училища.

Все тише становилось течение Афонки. Отлив заканчивался. Теперь речку можно было перепрыгнуть. Лодка с глиной оказалась на песке. Прошло еще полчаса. Течение Афонки переменилось. Вода стала прибывать и потекла в обратную сторону. Волны колыхались вокруг лодки.