Заснеженный… А вот сейчас из таких холмиков бьют немецкие пулемёты.

Юрчик же орал на свой взвод.

— Что, суки? Зассали за командиром? Я, сука, вам устрою, когда домой вернемся! Спать, сука, не дам, будем учиться работать!

Кроме слова «сука», он другие матерные слова ещё не научился говорить…

Впрочем, его не слышали. Артиллерия из Демянска начала долбить по целям, которые давали немецкие корректировщики.

Тогда он встал в полный рост, машинально отряхнув колени от снега…

— За мной, ребята, ну… Пожалуйста, а?

С него тут же сбило шапку пулей. Он ойкнул и сел на снег. По лицу его потекла темная струйка…

— Да что же это мы, мужики… — растерянно крикнул сержант Заборских. — Десантники мы или погулять вышли?

И взвод, те кто ещё не был убит или тяжело ранен, пошёл вперёд. А за ними поднялись и другие пацаны. Других взводов.

И в сером свете утреннего неба — да, да! — уже в сером, шёл бой. Уже несколько часов, неубиваемые, поднимались и поднимались белые призраки страшных немцу — русских лесов. Прав был великий Фридрих. Выстрели в русского, потом толкни. Иначе не упадет. И, на всякий случай, еще прикладом добавь. А все равно не помогает! Встают и снова идут на пулеметы.

Штык-ножи втыкались в шинели цвета фельдграу, маскхалаты окрашивались своей и чужой кровью, гранатные взрывы разрывали тела, выстрелы в упор расплескивали красную смерть по снегу, лопатки страшным звуком разрубали лица, пальцы ломали кадыки и выдавливали глаза.

И десантура победила!

По обоим деревенькам — маленьким, затерянным в лесной глуши России — раздавались одиночные выстрелы. Добро добивало зло…

Младший лейтенант сидел рядом с мертвым телом немецкого офицера, пытаясь стереть засохшую свою кровь с лица. Пуля выдрала кусок волос и кожи с головы, да сбила шапку. Повезло! Комвзвода сидел и улыбался.

А вот комбату-два не повезло…

Жизнь медленно вытекала из двух ранений в живот, полученных ещё в самом начале боя. Он, лежа в каком-то сарае, старательно царапал карандашом на клочке бумаги, вынутым из эбонитового медальона:

«Ирина, будь счастлива! Не моя вина, что не дожили, не долюбили. Целуй всех. Твой навеки Алеша»

— Вань… Сунь подальше… — протянул он записку трясущейся рукой санитару.

— Да вытащим мы вас, Алексей Николаевич, товарищ капитан!

— Если что… Съешь, чтобы немцам не досталось…

— Сейчас, сейчас… Потерпите…

Ваня Мелехин сжимал здоровой рукой ладонь комбата. Вторую ему перебило осколком. Но все равно санитар прибил в рукопашной здоровенного немца и отобрал у него автомат. А сейчас сидел рядом с умирающим капитаном Струковым, понимая, что не вытащат его. Немцев-то они победили, а смерть-то нет…

— Вытащим, вытащим мы вас, товарищ капитан!

К комбату подбежал кто-то из командиров рот. Струков уже плохо различал лица, они плыли в каком-то тумане.

— Товарищ капитан. Тут нет никаких продскладов. Что делать?

— Что немцы?

— В контратаку собираются, товарищ капитан!

— Тогда к бою. К комбригу связного. Передать, что деревни взяты. Продовольствия не обнаружено. Много потерь. Уничтожено не менее батальона немцев. Уничтожен склад с боеприпасами. Просим разрешения на отход.

— Все?

— Все… Вань… Дай мне автомат…

— Товарищ капитан!

— Мой давай автомат… Трофей себе оставь…

— Вам в тыл надо, товарищ капитан… — всхлипнул молоденький санитар.

— А я и так в тылу. Врага.

Капитан Струков, превозмогая боль перевернулся на дырявый перебинтованный живот. Дал очередь по перебегающей цепи немцев очередь. И потерял сознание.

Когда он пришёл в себя — в сарае их осталось семеро. Очередную атаку отбили без него.

Без него и пришёл приказ об отходе.

Оказывается, он тогда пришёл в себя. Приказал отходить всем. И едва не пристрелил тех, кто попытался его на тех самых волокушах утащить в лес.

— Вань, ты почему не ушёл?

На спине молоденького санитара дымился вырванный пулей клок полушубка. Мелехин неуклюже и смущенно пожал одним плечом. И здоровой рукой поднял и швырнул обратно шлепнувшуюся рядом с ним немецкую гранату с длинной деревянной ручкой.

— Вань… Веди бойцов на прорыв… Вам победу завоевывать…

Санитар сглотнул свою кровь и утер кровь чужую на щеке капитана:

— Товарищ капитан, мы решили тут… Комсомольцы не оставят вас…

Струков обвел лихорадочным взглядом шестерых пацанов. Все израненые. Бинты в свежей крови. Валенки в дырах. Халаты замызганы. А в глазах немецкая смерть…

— Приказываю… Письмо… Жене…

От боли в глазах желтые круги… Сознание плавает…

— Я прикрою… Мужики… Ребята… Ваня…

И санитар Ваня Мелехин, сглотнув тяжелый, горький ком скомандовал:

— Батальон вперёд!

Шестеро раненых десантников бросились в очередную рукопашную. Один, самый ослабевший упал под немецким тесаком. Пятеро прорвались! Огрызаясь выстрелами по отбегающим немцам, пятеро десантников прорвались из деревни — перепрыгивая через тела своих товарищей, убитых ещё ночью и через тела врагов, убитых уже днем.

Капитан Струков остался в сарае деревеньки Большое Опуево.

Десантники выскользнули в спасительный лес. Только там Ваня Мелехин оглянулся. На месте бывшего сарая полыхал пожар. Оттуда ещё бил несколько секунд автомат. А потом затих…

— И как же Вы решали проблему с ранеными, господин подполковник? — обер-лейтенант подпер щеку рукой.

— Опуево атаковали только два батальона. Первый и второй. Четвертый и третий прикрывали операцию с флангов. А тыловики в это время оборудовали аэродром на Невьем Моху.

— Прямо на болоте?

— Конечно, герр лейтенант у нас не было другого выхода. И в ночь после операции командование фронта, наконец, установило более-менее постоянную связь с нами. В ту ночь…

— На четырнадцатое?

— Да, на четырнадцатое марта… В ту ночь на взлётные полосы сели первые «ушки».

— Кто, простите?

— У-два.

— Аааа… Ваши «швейные машинки»…

— Почему «швейные машинки»? — удивился Тарасов.

— Стрекочут они как наши «Зингеры». Очень неприятные штучки, господин подполковник. Честно признаюсь.

— Почему? — опять приподнял брови подполковник.

— Их практически невозможно сбить, как ни странно. самолёт можно сбить, а эту летающую мебель… Русская фанера! Разве что, убив пилота или попав в мотор, а это, как вы понимаете…

— Конечно, понимаю. Я видел, как они садились на болото… — шмыгнул носом Тарасов. — Не хотел бы я быть на их месте…

Настала очередь удивляться немцу:

— Можно подумать вашему месту можно завидовать…

— И моему нельзя. На войне вообще нельзя завидовать никому. Впрочем, не только на войне!

Импровизированный аэродром освещался кострами, расположенными по краям взлётной полосы. Черное небо подсвечивалось их багровым светом. Из этого света медленно и бесшумно, с выключенными моторами, ровно гигантские птицы планировали один за другим «уточки». Подпрыгивая двухметровыми лыжами на кочках, они неслись по восьмидесятиметровой посадочной полосе, постепенно замедляя скорость. А там к ним подбегали десантники и, хватаясь за крылья, вручную отворачивали лёгкие самолёты в сторону.

Как ни утаптывай снег — каждую ямку не заровняешь. Лётчики рисковали скапотировать или сломать посадочную лыжу, но все же садились друг за