Немецкие прожектора внимательно освещали предполье аэродрома. По его периметру ходили часовые, натянув суконные свои пилотки по уши и похлопывая себя по бокам. В конурах, укрытых то ли для маскировки, то ли для тепла лапником, поскуливали собаки.

— Бать… Гудит что-то в небе…

Над головами и впрямь послышался все усиливающийся тяжелый гул.

На аэродроме вдруг тоскливо заныла сирена. Прожектора взметнули свои длинные лучи вверх. Немцы забегали, засуетились. Захлопали зенитки.

— Наши! Смотри! Наши!

В черное, засыпанное звездами небо, неожиданно взлетела красная ракета.

— Огонь! — крикнул комвзвода.

И страх сразу закончился.

Десантники открыли яростный огонь по бегающим фрицам. Те растерялись, не ожидав такой подлости, забегали ещё быстрее.

Из-за спин взлетели ещё несколько ракет, указывая нашим бомбардировщикам цели — взлётную полосу, склады ГСМ, ангары с самолётами, позиции зениток.

— Ну как, Артёмка? Отложило ухи? — перекрикивая шум боя, ткнул сына в плеча старшина.

Тот быстро кивнул в ответ, не найдя секунды, чтобы ответить отцу. Артём выцеливал скакавшего туда-сюда зайцем какого-то ошалелого немца. И лишь с третьего выстрела зацепил того. Немец нелепо взмахнул одной рукой и свалился на землю. Рядом бесновалась на цепи раненая осколком овчарка. И не выла, не скулила, а почти кричала, как человек, от боли и ужаса. А на аэродроме рвали, окрашивая небо красным и оранжевым рвались бомбы.

Внезапно, сбив рогатку заграждения, с аэродрома выскочил, хлопая не прикрепленным тентом большой грузовик.

Артём рванул к дороге, вытаскивая из-за ремня гранату. Размахнулся и кинул, удачно попав под радиатор машины. Грохнул взрыв, показавшийся Артёму, почему-то оглушительнее других разрывов. И в туже секунду сильный удар свалил его в снег…

— Не стой как дурак! — рявкнул ему в ухо навалившийся сверху отец. — А теперь вперёд!

Он, сержант и ещё несколько бойцов помчались к грузовику.

Из кузова выпрыгнул немец в одном кителе, без шинели. И тут же упал, скошенный автоматной очередью. За ним выскочил ещё один. И тоже свалился. Потом ещё один. Туда же!

Кто-то из бойцов схватился было за гранату, но старший Шамриков перехватил его руку:

— Погодь! Обглядим кузов для начала. Артёмка! Глянь! Я прикрою!

Младший сначала полоснул очередью по тенту, потом, привстав на шипящее пробоиной колесо, заглянул в кузов:

— Нет ни хрена! А не… Есть! — Он перелез через задний борт. И через минуту выставил на задний борт какой-то ящик. — Принимай!

— Бутылки тут! — крикнул кто-то из бойцов его отделения, опустивший ящик на снег.

— Разберемся потом! — крикнул Артём. — Хватайте по одной!

Сам же, отбив прикладом горлышко, понюхал и удивленно сказал:

— Вино, смотри-ка… — и сделал большой глоток.

— Я те дам вино! — рявкнул на него старшина Шамриков. — Все матери расскажу. Вино он тут пьет! Ну-ка дай!

И теплая сладкая жидкость потекла в отвыкший уже от еды желудок.

— Бать! — удивленно сказал Артём. — Ты ж не пьешь!

Старший Шамриков утер усы и солидно ответил:

— А я и не пью. Я ем!

И машинально пригнулся, потому как тяжелый осколок басовито прогудел совсем близко.

— Желтые! Желтые, командир, пошли!

И впрямь, над горящим аэродромом снова взлетели ракеты. На этот раз желтые, обозначающие отход.

А наши бомберы, сбросив смертельный груз, нагло и спокойно возвращались без потерь домой.

Без потерь отходила и бригада, если не считать двух легкораненых…

— Да… Тот налет был полной для нас неожиданностью, господин подполковник.

— На то мы и десантники, господин обер-лейтенант.

— Аэродром был практически разгромлен. Но мы его восстановили.

— Я знаю.

— Хотите откушать? — как-то по старорежимному спросил фон Вальдерзее.

— Хочу. Но не буду, — поморщился Тарасов.

— Почему? — удивился немец.

— Если я ещё что-нибудь съем, то могу умереть от желудочных колик. После двухмесячного голодания…

— А чаю?

— От чая не откажусь.

Пока дежурный по штабу суетился с чаем — сволочи где-то стащили серебряные подстаканники, не из Германии же их привезли? — фон Вальдерзее снова завел этот ничего не значащий для войны разговор.

— Все-таки я считаю, что вы железные люди, — вздохнул он.

— Почему? — удивился Тарасов, краем глаза наблюдая за суетящимся денщиком.

— Вы забыли обо всем на свете, готовились к неизбежной и, надо сказать, бесполезной смерти, и все-таки, воевали. И как воевали!

Тарасову это польстило. Признание заслуг — пусть и врагом, а может быть, тем более врагом? — всегда приятно. Но он не показал вида.

— Почему же мы готовились к смерти… Вовсе нет. Вы не правы, господин обер-лейтенант. Мы готовились к победе. И о жизни мы не забывали. Нельзя идти на войну, забыв обо всем на свете.

— Не совсем вас понимаю…

— Все очень просто. Например, во время выполнения бригадой боевого задания, мы сыграли свадьбу.

— Что??? — фон Вальдерзее аж привстал.

— А что? — удивился Тарасов.

— Свадьбу? Это как? Кого? С кем? — в сознании немца не укладывалось то, что на войне можно играть свадьбы. И ещё не укладывалось, что Тарасов так спокойно об этом говорит.

— А что такого-то? Жизнь, она и на войне — жизнь! А женился у нас один лейтенант на переводчице второго батальона.

— С вами что, женщины были?

— Девушки, господин обер-лейтенант. Девушки… Десантницы…

— Товарищ подполковник, а товарищ подполковник! — Тарасова старательно тряс за плечо адъютант.

— Немцы? — подскочил Тарасов.

— Да не! — отшатнулся младший лейтенант Михайлов. Его и так-то качало на ветру — тощего, черного, грязного — а тут ещё и испугался звериного оскала комбрига.

— Штаб? Связь? Что случилось? самолёты?

— Товарищ подполковник… Тут до вас Кузнечик… В смысле, лейтенант Олешко… С невестой…

— Даниил… Ты об пень брякнулся? Какая в едрену матерь невеста? — Тарасов старательно протер покрасневшие со сна глаза.

— Ну, товарищ подполковник… Я-то тут причем… — виновато извиняясь, шагнул назад адъютант. — Они сами…

— Ни черта не понимаю… — Тарасов встал с лежанки под разлапистой елью. Встал с трудом… Сон в промозглой жиже не способствовал нормальному отдыху. Даже и не встал… Выполз…

Перед ним стоял в изгвазданном — когда-то белом — полушубке бывший командир взвода, а сейчас уже и роты, лейтенант Дмитрий Олешко.

Кузнечиком его прозвали за невероятную схожесть… Тощий, длиннорукий, большеногий и большеглазый. По снегу идёт и ноги так высоко-высоко поднимает! Как кузнечик, право слово… И все время шмыгающий носом.

Кличка прижилась. Даже в штабе на совещаниях, порой, прорывалось…

Из-за плеча лейтенанта выглядывала девчонка.

Тарасов нагнулся. Взял горсть чернеющего снега. Протер им с силой лицо. Распрямился. Утерся рукавом кожанки. Только после этого разглядел, что за Кузнечиком осторожно прячется переводчица, техник-интендант третьего ранга Наташа Довгаль. Маленького ростика, с грязными, неровно обкусанными ногтями. Серенькая такая мышка с сияющими глазами. Влюбленными глазами. Влюбленными на войне…

— Что хотели? — сердито спросил Тарасов. — Языка, что ли достали?

— Не совсем… То есть совсем нет… Товарищ подполковник… — зачем-то снял извазюканную грязью ушанку Олешко.

— Полгода как подполковник! — рявкнул злой от хронического недосыпания Тарасов. — Что случилось?

Олешко совсем оробел:

— Да ничего не случилось…

— Твою ж мать… — Тарасова опять пошатнуло… — Зачем пришли тогда?

— Жениться хотим! — пискнула из-за спины лейтенанта переводчица.