— А-а-а!.. — ору не своим голосом…
Толпа. Улица.
— А-а-а!.. — Перекрывая шум проезжающих машин.
Людской поток огибает меня на значительном расстоянии. Кому охота связываться с психом?
Память, вволю поиздевавшись, начала путать сон и явь. Тасовала колоду карт-событий. Раскладывала хитрой мозаикой. Ставила с ног на голову.
— За Новый год! — Поднимаю рюмку, пью, закусываю соленым огурцом. Искоса наблюдаю за отражением в зеркале. «Неправильности» пока нет. Мало выпил, значит. Не проблема — повторим.
И еще раз.
И снова.
И…
Ой, задел люстру рукой. Разобьется! А-а, ладно.
На стенах пляшут тени, складываются в слова: «Ты не придешь, Андрей. Я умру».
— Вре-ешь. — Наливаю стопку. Всклень.
— Врет, — радостно подтверждает отражение. — Тварь.
— Что?!
Двойник за стеклом ухмыляется, качает рюмкой, расплескивая спиртное.
Зеркала не умеют разговаривать. Или умеют? Ну-ка вякни про нее что-нибудь дурное — сразу расколочу молотком. Молчишь? Правильно.
Вроде бы, вечер. Первое января. Ох, как мне плохо. В душ. Ледяной! Набрать полную ванну — и отмокать. Плетусь, еле переставляя ноги.
Вялые струйки воды, исторгаемые душем, колышутся, словно морские водоросли. Инга… Мне становится дурно. Кап… — ударяются они о кафель. Кап! кап! Андрей, я умираю… Приходи — теперь можно: он простил меня.
— Нет! Нет! — Выскакиваю из ванной. — Это не ты! Ты запретила!
— Теперь можно, — уверяет отражение в мгновенно потемневшем зеркале. Веет стужей, по стеклу бегут морозные узоры. — Приходи. Ее простили.
Замахиваюсь на зеркало кулаком. Тьма рассеивается, отражение становится «неправильным».
— Не ходи, — доверительно шепчет оно. Скалится, подмигивает. — Они врут. Врут! Все.
«Я умру… умру… умру…» — слова вспыхивают на стене. Сползают вниз грязными каплями.
«Если ты не придешь, я умру…»
«Неправильного» отражения давно нет, вместо него — черное.
— Приходи. — Двойник сидит в сплетении расплывчатых прядей. Дергает за ниточки. Выбирает слабину. — Он разрешил.
— Я… — булькаю непослушным горлом, — приду. Но не потому, что мне кто-то разрешил.
— Хорошо. — Голос у отражения безучастный и скучный. — Мне всё равно ради кого или чего ты сделаешь это. Приходи.
Андрей проснулся; долго лежал, глядя в потолок. Наконец ужасная сухость во рту вынудила встать и пойти на кухню. Там он жадно пил воду прямо из чайника; умылся, сунувшись в мойку, вытерся полотенцем для посуды. Вернулся в комнату. Нашел на столе часы, подцепил за обтершийся, некогда желтый браслет. Всмотрелся. Стрелки не двигались, календарь сообщил, что сегодня первое января. Конечно, заводить же надо. Скорее всего, четвертое, рассудил он, садясь на диван, вечер.
Голова раскалывалась, и он выпил две таблетки анальгина. Вредно? Да пес с ним. Попытался вспомнить, что делал в прошедшие дни — уперся в глухую стену, преграду. Может, так лучше? Нет — так хуже. Неопределенность терзала, хотелось правды. Какой бы она ни оказалась.
Я звал ее? Проклинал? Умолял о прощении? Пытался выброситься с балкона? Или просто тупо жрал водку? Ничего не помню. Ничего.
Он прислонился лбом к зеркалу; стекло слегка холодило кожу.
— Ну, — потребовал. — Где вы, «неправильный» и черный? Куда подевались? Вы-то наверняка помните, что я делал. А-а, вы являетесь только к пьяным? Нет, я больше не буду. Хватит. Надоело!
Андрей нервно заходил по комнате, взъерошил слипшиеся волосы. Криво улыбнулся. Он спятил, помешался — разговаривать с собственным отражением нечто из ряда вон… Однако недавние события заставляли по-иному смотреть на вещи.
Наспех приготовив нехитрый ужин из жареной картошки и остатков колбасы, он поел, почистил зубы. Затем с удовольствием поплескался под душем, сменил бельё. Память постепенно возвращалась — смутно, урывками. Множила число странностей. Беседы с зеркалом пусть и мнились галлюцинацией, но… не мешало бы выяснить, каким образом «отражения» связаны с происходящим.
Ложась спать, выключил свет, сказал, ни к кому конкретно не обращаясь:
— Хватит пугать, понятно? Я не боюсь. Если тебе что-то нужно — я приду, но не ради тебя.
Новый год Андрей предложил встречать сообща. Инга долго тянула с ответом, мямлила что-то невразумительное, отделывалась общими фразами. Строгая мама, еще более строгий папа. Родители будут беспокоиться. Не девочка, возражал Андрей, выросла, поди. Определяйся быстрее. А сам думал: какая чушь, она ночует у меня почти ежедневно. Где логика?
Декабрь приближался к концу, до праздников оставалось всего полторы недели.
Инга мешкала. Андрей злился, нервничал, ждал — не дождался. И наконец потребовал:
— Скажи прямо, в чем дело?
— Завтра, — ответила она. — Хорошо? Подожди немного.
Конечно, он согласился. Не надеясь, впрочем, и уже не веря.
Я запуталась. Я не знаю что делать. Как поступить.
Признаться? — хуже смерти.
Хотя так честнее.
Он недоволен. Я чувствую это. Он… боится? Почему?! Ненавидит? Кого?! И мне тоже больно и страшно, потому что я люблю его.
Что же делать?
— Ну. — Андрей испытывающе посмотрел ей в глаза. — Как мама с папой? Отпускают?
— Нет. — Она отвела взгляд. — Знаешь, мне надо тебе кое в чем признаться.
Он иронически хмыкнул, спросил:
— Другой парень? Муж? Дети? Ты беременна?
— Нет, гораздо серьёзнее. — Инга замялась, а после выпалила: — Я не живу на улице Профсоюзная.
— Я знаю, — буднично произнес Андрей.
— Да? — удивилась девушка. — Откуда?
— Проверял.
— Что еще ты проверял? — печально спросила она.
— Больше ничего. В принципе, это неважно, захочешь — сама скажешь. Черт с ним, с празднованием Нового года, силком заставлять не стану. Я люблю тебя, Инга, хочу быть с тобой, зачем подробности? Я думаю… думаю, может… мы поженимся? Я выбирал… купил в магазине кольца. Вот, — Андрей достал из кармана пластиковую коробочку, открыл, — смотри.
Тоненькие изящные колечки ярко вспыхнули в свете электрической лампы. Белый бархат коробочки, в которой они лежали, оттенял желтизну благородного металла.
Девушка заплакала.
— Я не Инга, — сказала внезапно, утерла слезы платочком. — На самом деле у меня вообще нет имени. Я не человек даже и вряд ли понравлюсь тебе в настоящем облике.
— Да что ты такое говоришь? — возмутился Андрей и испуганно смолк, уставившись на мутные, струящиеся прядки тумана, в которых лишь отчасти угадывалась прежняя Инга. Больше всего они походили на… да, на скульптуру русалки. Фонтан. Улица Баумана…
…Горящая кнопка смахивает на желтый, снисходительно разглядывающий тебя зрачок. Лифт останавливается. С влажным чмоканьем расходятся двери-створки…
…Через овраг с разгона перелетает расплывчатая фигура — жуткий гибрид колесного механизма и человека…
…Из открытого канализационного люка высовывается ужасная помесь осьминога и водолаза. Шевелит щупальцами, или это… шланги?..
Коробочка с кольцами выпала из ослабевших рук — Андрей струсил, отчаянно, до дрожи в коленях. Страхи возвращались. Оживали. Мимолетные видения, принимаемые за галлюцинации, были так же реальны, как и он сам. Я общался… жил с одним из этих… нелюдей! — мысль сбила с ног, заставила опуститься на диван.
— Н-не подходи… Чур меня… — сбивчиво бормотал он, вытирая ладонью взмокший лоб и пытаясь совершить крестное знамение.
«Русалка» смотрела мимо, на стену за его спиной. Лицо — каменное, в глазах — озёра слёз.
Когда первый шок прошел, и Андрей понял, что ему ничего не угрожает, то несколько взбодрился. В нем проснулось любопытство, потребность задавать вопросы и получать ответы. Выяснить, черт побери! что за дьявольщина тут творится.
— Кто… ты? — судорожно сглотнув и на всякий случай подальше отодвигаясь в угол дивана, прошептал Андрей. — Дух? Призрак?
—
— Мы?.. — Андрей не обратил внимания на странность последней фразы.
— Да. Нас много, очень много. Наверное, ты уже видел… сталкивался (парень вздрогнул) с подобными мне.
— Я видел их из-за тебя? Оттого что ты… мы…
— Да.
Ему стало неприятно: обнимать, целовать эту… этот… С другой стороны — «прежняя» Инга Андрею нравилась. Но в свете открывшихся и, надо
