Он холодно и насмешливо посмотрел на меня.

— Хотели бы выдать, уже бы выдали. Да теперь и выдать-то некому.

— Почему некому? А вот скажу капитану. А он тебя военным властям в Мурманске выдаст.

— Мурманск-то тю-тю, Николай Львович!

— Почему ты думаешь?

— Еще, Николай Львович, когда мы в Мурманске были, дошли до нас вести, что фронт еле держится. Генерал Скобелицын уже тогда в Финляндию отошел со всем отрядом. Мурманск давно уже наш, будьте благонадежны.

— Так. А кто же тебе сообщил все это... про генерала и вообще?..

— Свои люди. Наших везде много, — что песку морского.

— А как ты думаешь, Андрей, выйдем мы из льдов?

— Почему не выйти? Выйдем. Разве только северный опять подует, тогда раздавит нас льдами.

— Ну, ладно. Скажи мне, Андрей, ты вот хотел взорвать судно... Что же, со всеми нами, со всей командой?

— Хорошего же вы обо мне мнения. Я хотел все подготовить к взрыву, конец шнура вывести в кубрик, хорошенько его замаскировав. А поджечь его можно было бы в последний момент, предупредив кого надо. Только бы оружие не попало в руки врагов... Это уж ни за что!

Я потрепал его по плечу и пошел дальше. Мне все больше и больше нравился этот парень — молодой, задорный, прямой и решительный, и я невольно дорожил доверием, которое он оказывал мне с той памятной ночи.

Ветер с юга дул весь день и к вечеру еще усилился.

Ночью мне приснилось, что подул северный ветер и опять ударил мороз.

Встревоженный, я вышел на палубу. Дул все тот же теплый, крепкий ветер с юга.

«До чего развинтились нервы!» — подумал я и прошел с бака на корму. Прислонясь к белой переборке спардека, я долго смотрел на светлеющие в ночи снега у бортов «Св. Анны». Вдруг над спардеком, почти над моей головой, послышалось мне чье-то странное шарканье. Что там могло быть? Спардек — часть верхней палубы, расположенной над каютами около юта, там нет поручней и туда без нужды никто не ходит. Там на шлюпбалках висят четыре шлюпки, закрытые парусиновыми чехлами, и пройти туда можно только по трапу с кормовой части палубы. Я стал прислушиваться. Шорох повторился. Казалось, кто-то тянет поверху мешок с кладью или брезент. Я тихо отошел к борту и заглянул наверх: чернеют силуэты шлюпок, но больше никого не видно. Тогда я опять подошел вплотную к переборке и замер без движения. На этот раз мне показалось, что по наружному борту тянут какой-то сверток. Я быстро наклонился к борту и заглянул за надстройку. К моему величайшему удивлению, я действительно увидел небольшой сверток, опускавшийся по отвесной стене на веревке в расстоянии метра от моего плеча. Сверток с минуту болтался в воздухе, а затем чья-то рука высунулась из иллюминатора и сверток исчез.

«Но ведь это каюта арестованных», — сообразил я.

Шорох на верхней палубе усилился. Я вновь прижался к стене, но не прошло и минуты, как по трапу, стараясь не шуметь, спустилась какая-то фигура. Я немедленно двинулся навстречу.

Таинственные события на палубе «Св. Анны» начинали меня тяготить.

Фигура остановилась.

— Андрей?

— Я.

— Ты к арестованным лазил?

— Я.

— Когда же это все кончится? Ведь я должен тебя арестовать!

— Арестуйте!

— Но я не хочу.

— Так идите, Николай Львович, в каюту и спите!

Голос его звучал решительно и строго.

— Коли в трюм я с динамитом полез, то уж к арестованным товарищам наверное полезу. И вообще скажу вам: «Святая Анна» будет наша. А вы подумайте, с кем будете, когда бой будет. Вот вам мой сказ.

Он повернулся и ушел. Я спустился в каюту, придавленный тяжелыми думами еще больше, чем в ту памятную ночь.

Теплый ветер дул три дня. Лед потрескался. Снежный покров посерел, налился водою. Кое-где показались проталины и даже полыньи. Снежная масса у бортов «Св. Анны» провалилась, и вокруг судна образовалась узкая полоска темного, грязноватого льда.

К вечеру капитан заявил, что, по его вычислениям, «Св. Анна» вместе со льдами, со всей многоверстной ледяной пробкой, идет в Баренцево море навстречу теплым волнам Гольфстрима.

Радостная весть облетела судно с быстротой молнии. Матросы выбрались на палубу. На баке загремела гармонь, и Санька Кострюковский и Павленко начали петь по очереди северные и украинские песни, при шумном одобрении всех собравшихся.

Кочегары отправились в машинное отделение разводить пары и чистить машину.

Жизнь на «Св. Анне» пошла полным ходом.

10 марта задымила труба, и утром 11-го медленно и глухо застучала машина.

В этот день льды широко расступились перед носом «Св. Анны», и, лавируя и осторожно раздвигая мокрые льдины, судно двинулось на запад. Я отстоял первую вахту и отправился спать. За долгие дни я спал впервые в тепло натопленной каюте спокойно и крепко. Утром на юге потянулись неприветливые берега Мурмана, и льды ушли куда-то на север. Только редкие льдины проплывали мимо нас, гонимые ветром в открытое море. К вечеру прошел на траверзе Териберский маяк, и на другой день должен был показаться Мурманск. Но ночью капитан повернул на север, и, когда взошло солнце, там, где должны были возвышаться мурманские скалы, не оказалось ничего, кроме бесконечного простора спокойного моря.

Не нужно было обладать большой наблюдательностью, чтобы заметить, какое возбуждение охватило команду, когда выяснилось, что «Св. Анна» не идет в Мурманск.

Андрей носился по палубе, спускался к кубрик, в кочегарку, размахивал руками, кричал и что-то втолковывал то одному, то другому матросу.

В 9 часов утра дверь капитанской каюты открылась. Вышел, покручивая усы, унтер-офицер Кашин.

Ни на кого не глядя, он прошел в караулку, и тотчас же пять вооруженных солдат выстроились в полной боевой готовности на палубе.

Затем на мостик вышел сам капитан.

— Шатов, свистать всех наверх!

Через две — три минуты человек 30 матросов, кочегаров и механиков стояли у мостика, задрав головы кверху. Капитан возвышался на мостике, подобно оратору на трибуне городской площади.

— Ребята! — громко начал капитан. — Мы не пойдем в Мурманск!

— Как так?! Куда ж мы к чертовой бабушке двинем?! — закричали матросы.

— Мы пойдем в Норвегию, а оттуда в Гамбург или в Марсель. Куда прикажут нам хозяева.

— Какие хозяева? Даешь Мурманск!

Капитан поднял руку. Все смолкло.

— Что вам дался Мурманск? Кому вы там нужны? В Совдепии четверть фунта хлеба на рыло да осьмушка сахара в месяц! Работы нет! Фрахтов нет, — с большевиками никто торговать не хочет! Вас заберут в Чеку. Докажите, что служили белым поневоле! Пока докажете, наплачетесь по тюрьмам! А в тюрьмах у большевиков не кормят; пачками, не разбирая правых и виноватых, расстреливают! А вот если мы пойдем в Марсель, мы будем иметь работу, жалованье в валюте, жизнь человеческую. А через год падут большевики, домой поедем все вместе.

— Чего год ждать-то? Даешь сейчас по домам! — раздалось несколько голосов.

— Молчать! — закричал капитан. — Я вас, прохвостов, не на митинг собрал. Как решил, так и будет. Кто не хочет, — марш на все четыре стороны в первом порту! А порядок мне на судне не нарушать! Я на вас управу найду! У меня вооруженная команда есть! — Он показал рукой на Кашина.

— Продался рыжий пес! — крикнул кто-то в задних рядах.

Кашин вздрогнул и схватился за кобуру.

— Марш по местам, и запомнить: кто бунтовать будет, тому я найду местечко по чину и за границей, — закричал капитан, повернулся и ушел.

Матросская толпа расходилась медленно. Андрей один из первых скрылся в носовом кубрике.

Мы шли теперь на северо-запад, — «Св. Анна» удалялась от берегов Европы. Капитан обходил район Мурманска, как мышь обходит щель, где хоть раз сверкнули ей навстречу зеленые кошачьи глаза. Теперь ясно мне, почему капитан приказал расковать арестованных, — за границей они и без кандалов не страшны.

Матросские помещения гудели, как пчелиный рой по весне. Там шли горячие споры. Но на палубе было тихо. Вахты сменялись по склянкам, матросы бегали по свистку, кочегары надевали свои засаленные спецовки за 10 минут до начала вахты. Кок скоблил длинным ножом сковороды, громыхал посудой и часами жарился у кафельной плиты. Поваренок чистил картофель и колол дрова. Глазов свирепо начищал капитанские брюки, развесив их на открытой двери каюты; словом, все шло, как идет на любом судне в море.

Только на третий день мы повернули к югу, и уже к вечеру перед нами из пучины вод поднялись далеко видимые черные скалы Скандинавии. Капитан в полдень взял высоту солнца секстантом и определил широту места судна. По его расчетам, ночью мы должны были иметь на траверзе мыс Нордкап, крайнюю