выбросить из головы мысли о Джеке, точно досадную помеху моим планам, — я ненавидел себя за это, но ничего не мог поделать. Я в отчаянии закусил губу.

— Что такое? — спросила она, останавливаясь и беря меня за руку. Я почувствовал, как слезы полились у меня из глаз.

— Он… — начал я, поспешно вытирая запястьем глаза. — Он мой друг, — просто сказал я, и голос у меня дрогнул. — Джек… он… он мой друг. Посмотри, что он для меня сделал. А что я с ним сделал. Я… я…

Я разрыдался и упал на землю, прикрыв голову руками, чтобы она не видела меня. Я пытался перестать, но конвульсии становились сильнее — я уже нес полную чушь, мой рот кривился от страдания.

— Матье, Матье, — шептала Доминик, обнимая меня, прижимая к себе, и я рыдал на ее плече. Она успокаивала меня и баюкала, как ребенка, пока в конце концов у меня не осталось сил плакать; я отодвинулся от нее, вытащил рубашку из брюк и вытер ею лицо. — Ты не виноват, — сказала она, но в ее голосе не было уверенности; мне даже не было нужды отрицать. Я испортил жизнь Джеку, моему настоящему другу, а он спас меня. А думать я могу лишь об одном — как бы нам убраться подальше от всего этого и выбросить его из головы.

— Что я за человек? — нерешительно спросил я.

Мы медленно брели к дому. Мы не знали, что нас там ждет. Я надеялся, что Доминик ничего не грозит, но боялся того, что может случиться, когда там появлюсь я. И в самом деле: возле дома я увидел сэра Альфреда с констеблем. Они смотрели, как мы идем через поле, продолжая разговаривать, но не выпуская меня из виду. Когда мы подошли ближе и собрались разойтись по своим местам, на конюшню и в кухню, он окликнул меня; я обернулся — хозяин манил меня рукой. Я вздохнул и посмотрел на Доминик, взяв ее руки в свои.

— Если мы сможем уехать без хлопот, — сказал я, — ты поедешь со мной?

Она сердито посмотрела на меня и возвела глаза к небу:

— Куда нам ехать?

— В Лондон, — ответил я, — как мы и хотели. Ты, я и Тома. Я скопил немного денег. А ты?

— Да, — ответила она. — Немножко. Совсем чуть–чуть.

— У нас все наладится, — сказал я, хоть и сам в это не верил.

Сэр Альфред снова позвал меня; я посмотрел на него — он все больше горячился.

— Не знаю… — начала она, однако снова раздался крик. Я отпустил ее и направился к сэру Альфреду и констеблю.

— Я приду сюда ночью, — сказал я напоследок. — Хочу поговорить с тобой. Встретимся после полуночи, хорошо?

Доминик едва заметно кивнула, отвернулась от меня и зашагала прочь, горестно поникнув головой.

Сэр Альфред Пепис был коренаст и тучен, а на жирном теле сидела похожая перезрелую тыкву голова. Из–за артрита передвигался он с трудом, так что мы редко видели его в окрестностях Клеткли–Хауса; он предпочитал не выходить из дома, читать книги из своей библиотеки, пить вино из своих погребов и есть мясо своего скота.

— Поди сюда, Матье, — сказал он мне, когда я оказался в нескольких шагах от него. Он грубо схватил меня за руку и подтолкнул к констеблю, который с неприязнью оглядел меня с ног до головы. — А теперь, сэр, — продолжил он, — вам следует задать ему свои вопросы.

— Как тебя зовут, парень? — спросил констебль — средних лет человек с окладистой рыжей бородой и поразительно оранжевыми бровями. Он достал из кармана блокнот и карандаш и тщательно обмусолил кончик, чтобы записывать мои ответы.

— Матье Заилль, — ответил я и сразу же по буквам произнес свое имя. Он посмотрел на меня так, словно я был какой–то мерзкой слизью. Спросил, чем я занимаюсь в Клеткли–Хаусе, и я ответил, что служу конюхом.

— Так ты работаешь вместе с Джеком Холби, да? — Я кивнул. — Что он за парень?

— Лучше всех, — сказал я, выпрямившись перед ним, как будто в знак уважения к Джеку. — Хороший друг, прилежный работник, миролюбивый. И честолюбивый тоже.

— Миролюбивый, значит? — переспросил сэр Альфред. — Он не был миролюбивым, когда сломал челюсть и ребра моему сыну, что скажешь?

— Его спровоцировали, — сказал я и на миг подумал, что он меня за это ударит, а констебль не успеет вмешаться. Но тот лишь спросил меня, что же произошло вчера, и я, естественно, солгал, заявив, что первый удар нанес Нат, а Джек просто защищался. — У Ната не было ни единого шанса справится с Джеком, он сам виноват, — настаивал я. — Ему следовало бы подумать, прежде чем лезть в драку.

Констебль кивнул; я ждал, что сэр Альфред мне велит немедленно убираться из его поместья и никогда больше здесь не показываться, но он этого не сказал. Невероятно, однако он спросил меня, смогу ли я какое–то время один управляться с лошадьми, и даже предложил прибавить мне жалованье, если я справлюсь. Я пожал плечами и сказал, что все будет в порядке.

— Со временем я кого–нибудь найду, разумеется, — сказал сэр Альфред, задумчиво почесав бороду. — На место Холби, я хочу сказать. Здесь мы его больше не увидим.

И хотя я это уже знал, сердце у меня сжалось от таких слов. Я решил немного помочь Джеку, хоть и было уже слишком поздно.

— Это правда, — сказал я, — мы, наверно, его уже не увидим никогда. Он теперь, должно быть, на полпути в Шотландию.

— В Шотландию? — рассмеялся констебль. — Почему это?

— Не знаю, — пожал плечами я. — Я просто подумал, что он решил уехать отсюда как можно дальше. Начать все сначала. Вы его никогда не поймаете.

Они посмотрели друг на друга и самодовольно ухмыльнулись.

— Что? — спросил я. — Что такое?

— Твой друг Джек Холби очень далеко от Шотландии, — сказал констебль, наклоняясь ко мне, и я едва не задохнулся от гнилостной вони у него изо рта. — Мы схватили его сегодня ночью. Он в тюрьме, здесь в городке, его будут судить за нанесение тяжких телесных повреждений. Следующие несколько лет своей жизни он проведет за решеткой, мой друг.

Мы с Доминик встретились ночью, как и сговаривались.

— Все говорят о Джеке, — сказала она. — Сэр Альфред сказал, что его посадят в тюрьму на пять лет за то, что он сделал.

— Пять лет? — потрясенно переспросил я. — Ты, должно быть, шутишь.

— Говорят, Нат сможет разговаривать снова только через полгода. Им придется ждать, пока срастется челюсть, чтобы сделать ему искусственные зубы. Врачи опасаются, что к тому времени нижняя часть его лица совсем ввалится.

Мне стало нехорошо. Даже Нат Пепис не заслуживал такой участи. Похоже, все понесли потери — Джек лишился свободы, Нат — здоровья, а я — друга. Я проклинал себя и боялся даже помыслить о том, что думает обо мне Джек, сидя заточении.

— Так ты подумала? — в итоге спросил я. — Об отъезде?

— Да, — твердо ответила Доминик. — Да, я поеду с тобой. Но мы не можем вот так бросить Джека, верно?

— Это я знаю, — покачал головой я. — Я что–нибудь придумаю.

— А что с Тома?

— А что с ним?

— Он тоже поедет с нами?

Я с удивлением посмотрел на нее.

— Конечно. Ты же не думаешь, что я брошу его здесь?

— Разумеется, нет, — ответила она. — Но ты говорил с ним об этом? Спросил, чего он хочет? — Я покачал головой. — Наверно, стоило бы, — продолжала она. — Похоже, он здесь счастлив. Ходит в школу. Амбертоны относятся к нему как к родному. К тому же, нам и так придется нелегко в Лондоне…

— Я не могу оставить его здесь! — сказал я, изумившись, что она могла даже предположить такое. — Я в ответе за него.

— Да, — неопределенно сказала Доминик.

— Я его единственная семья и я ему нужен. Я не могу его бросить.

— Даже если ему здесь будет гораздо лучше? Подумай, Матье. Куда мы поедем отсюда?

— В Лондон, на сей раз — до конца.

— Отлично. Лондон — не самое дешевое место. Разумеется, у нас есть немного денег. Только надолго ли их хватит? Что если мы не сможем найти работу? Если все закончится, как тогда в Дувре? Ты в самом деле хочешь, чтобы Тома слонялся по улицам, ввязываясь бог знает в какие неприятности?

Я задумался. В ее словах был смысл, я это понимал, но мне эта идея не нравилась.

— Не знаю, — наконец вымолвил я. — Не могу представить, как же я без него. Он всегда был со мной. Как я уже сказал, я — его единственная семья.

— Ты хочешь сказать, что он — единственная семья, которой ты обзавелся? — тихо спросила она, и я посмотрел на нее в темноте. Нет, подумал я. Есть еще ты.

— Я поговорю с ним, как только смогу, — ответил я. — А затем мы обсудим наши планы. Однако завтра мне нужно кое–что сделать. — Доминик вопросительно посмотрела на меня, и я пожал плечами: — Я собираюсь в тюрьму, навестить Джека. Я должен придумать, как решить эту проблему, иначе никуда не поеду. Я не хочу быть в ответе за потерянные пять лет его жизни.

Она вздохнула и покачала головой.

— Иногда ты меня удивляешь, — после затянувшегося молчания произнесла она. — Ты не можешь понять, что решение всех твоих проблем — прямо у тебя перед носом.

Я пожал плечами:

— Какой?

— Все, что мы обсуждаем. Уехать из Клеткли. Добраться до Лондона. Начать все заново. Ты и я. И Тома. Решение здесь, только ты не хочешь открыть глаза и увидеть его. — Я уставился на нее, ожидая этого магического ответа, недоумевая, что же она имеет в виду, хотя где–то в глубине души я начал подозревать, что понял ее. — Джек, — в конце концов сказала она, и кончик ее пальца прошелся по мне от горла до груди. Прикосновение ее руки к моей холодной коже отвлекло меня, я опустил голову, удивленный: так много времени минуло с той поры, когда ко мне кто–то прикасался, тем более — она. — Джек собирался уезжать? — спросила Доминик.