Ле Биан произнес ее имя не так, как прежде — ласково и, пожалуй, даже с особым чувством.

— Мирей, почему вы помогли мне найти эту гостиницу? Не только же назло хозяйке?

Мирей взглянула на него и налила себе еще вина. На этот раз она не смогла ничего ему сказать. Теперь стало известно: у этой девушки не на все готов ответ — бывает, что и она не находит нужных слов. Велико было искушение принять ее молчание за смятение, а то и за тайное чувство…

— Приезжайте-ка на днях в Юсса! А то меня старики курортники уже задолбали. Все рассказывают про свои ревматизмы, а как мамашка чуть отвернется, сразу клеить начинают.

Ле Биан согласился. Не то чтобы Мирей сейчас призналась ему в любви, но для нее эти слова почти то самое и означали.

Эрвин машинально проверил, на месте ли книжечка, с которой он никогда не расставался. Членский билет СС был для него самой главной драгоценностью. Он был не из работников последнего часа — тех, что обратились в национал-социалистическую веру, когда почуяли, что победа Гитлеру обеспечена. Он был товарищем фюрера в самые трудные дни, участником всех его сражений, и номер партийного билета: 346 — был тому доказательством. Он принимал участие в Мюнхенском путче и остался на свободе только благодаря молодости, а главное — быстроте ног, позволившей ему удрать от полиции. Участвовал он и в акциях СА: он любил эти отряды за силу и простоту убеждений. Но вскоре Эрвин почувствовал ограниченность движения, не имевшего идейной опоры. Чтобы построить Рейх и создать нового человека, недостаточно было драться на улицах да бить камнями витрины еврейских магазинов.

Эрвин был убежден, что долг НСДАП — вскрыть глубокие, подлинные корни германской души, издавна извратившейся под действием жидомасонской отравы. Подсознательно он ожидал какого-то могучего порыва, который подхватит его чаяния — и этот порыв повеял из недр СС. Организация, созданная Гиммлером, не только была единственной, изъявлявшей намерение воскресить древние ордена тевтонского рыцарства, но и готова была применять самые современные средства, чтобы достичь своих целей. Эрвин с увлечением ринулся в новый духовный поход, который — он был уверен — изменит лицо Германии, затем Европы и, наконец, всего мира. В этом увлеченье он еще прежде создания Аненербе принялся изучать истоки германской цивилизации.

Теперь он шел по высокой траве, светя фонарем прямо перед собой. Было ясно, что жертва далеко уйти не могла. Но темной ночью привычное для Эрвина методичное преследование становилось похоже на беспорядочное рысканье. На мгновенье он остановился и обвел взглядом окружавший лес. Он любил те минуты, когда чувствовал, что принадлежит к древнему роду лесных людей. Древние боги германцев рождались от источников, тысячелетних дубов и огромных сосен. Люди начали заблуждаться, когда оторвались от своих исконных корней. Теперь им приходилось заново учиться наблюдать течение времен и знаки, подаваемые лесом. Надо было вспомнить дедовские способы охоты, чтобы мериться силами с оленями и кабанами. Эрвин прошел через многие леса, отыскивая следы людей, живших там прежде. Он нашел в них поставленные человеком камни, наблюдательные пункты на склонах холмов, курганы, в которых хоронили мертвых, и поляны, на которых служили богам. Сегодня он был в шкуре охотника и полон решимости не оставить шанса своей добыче.

С правой стороны он услышал в листве легкий шорох. Его внимание привлек не столько сам звук, сколько запах. То был совсем не обычный запах: пахло страхом. Он исходит от загнанного животного, которое может спастись от преследования, только припав к земле. Эрвин не спеша достал из кармана куртки парабеллум, испытывая, как всегда, сладкое чувство собственной мощи от холодящего кончики пальцев курка. Справа ничто больше не шевелилось, не шуршало, но он знал: ошибки нет. Стремительно, как коршун, ныряющий на добычу, он протянул руку в кусты, поймал там чужую руку и потянул к себе. Юноша не сопротивлялся. Когда все пропало, побежденный это понимает. Эрвин улыбнулся. Он поднял револьвер и тихонько приставил его к виску жертвы. Жест его был таким естественным, что казался чуть ли не дружеским. Все так же улыбаясь, Эрвин спустил курок. Выстрел еще долго отдавался в холодной, безлюдной ночи, когда юноша мертвый лежал на земле. Охотник быстро взглянул на тело и сунул руку к себе за пазуху. Оттуда он достал другой предмет своей величайшей гордости: кинжал с эмблемой СС. Присев на корточки, он уверенным, четким движением вонзил его в сердце жертвы. Эрвин помнил завет отца — одного из лучших егерей, каких когда-либо знали леса Вестфалии: охотник в лесу всегда должен добивать добычу ударом в сердце.

И сердце Эрвина забилось сильнее. Исполнив долг, он всегда испытывал это пьянящее чувство. Труп у его ног был трупом предателя. А предатели заслуживают одного наказания: смерть. Он знал: еще много потребуется жертв, пока воссоздастся на земле порядок Природы. Эрвин достал из мешка рацию.

— Я Вервольф. Беглец обнаружен. Все в порядке. Можете забирать. 21 километр. Не задерживайтесь.

Берлин, 1938

Дорогой Жак.

Изо дня в день жители Юсса делали все, чтобы доконать меня. Более того — они думали, что уже доконали. Никто не мог поверить, что я желаю обосноваться в этих краях как почтенный хозяин отеля.

Они ни за что не верили, когда я говорил им, что в «Каштанах» останавливались такие знаменитые актрисы, как Жозефина Бейкер и великая Марлен Дитрих. «А почему же вы. ничего не говорили, когда они были у вас?» — спрашивали меня. Как будто непонятно, что такие звезды прежде всего хотели, чтоб им никто не докучал, а я не желал делать себе рекламу в ущерб им. Кое-кто еще удивлялся, что немец поселил у себя Жозефину Бейкер — негритянку. Они забывали, что я же сам нанял негра к себе в заведение барменом. Не помогало ничего. Что бы я ни говорил и не делал, для местных жителей я оставался лжецом, прохвостом, а то и хуже того — шпионом. Только для того, чтобы мне вредить, они осуждали качество нашего обслуживания, свежесть продуктов, а главное — мою честность. Столкнувшись с их нападками и мелкими подлостями, я решил не отвечать им. Но не всегда можно сохранять спокойствие в бурю.

На мой счет стали распускаться самые мерзкие клеветы. Деревенские жители обвиняли меня в сожительстве с Бетти. Другие смели утверждать, будто я платный шпион на немецкой службе, но до предела их гнусность дошла, когда председатель профсоюза из Тараскона-на-Арьеже распустил слух, причинивший мне много вреда. Он кричал на каждом углу, будто застал меня в темной пещере Ломбрив, рисующим картинки на стенах. Он говорил, что я расписывал пещеру катарскими мотивами ради подтверждения своего тезиса, будто так называемые еретики в XIII веке укрывались в пещерах. Такая интеллектуальная нечестность позорит только того, кто к ней прибегает. Но эти новые нападки лишний раз доказывает, что мои разыскания чем дальше, тем больше не нравились окрестному населению.

Я держался, сколько мог, но в начале октября 1932 году городской суд Фуа объявил о банкротстве «Каштанов». Мои враги радовались, видя меня униженным, обвешанным долгами, под угрозой тюрьмы. Но не так просто было сломить меня, решившего положить жизнь на поиск всемирной тайны. Я не унывал, ибо знал, что реванш мой близок. В 1933 году вышла моя книга «Крестовый поход против Грааля». Она имела бурный успех и в критике, и среди широкой публики. Я сознавал, что мое исследование произведет революцию в официальной истории не только катаров, но и вообще христианства. Однако в первой книге я сообщил далеко не обо всем, что обнаружил. Точно так же я воздерживался и от того, чтобы сообщить результаты своих последних разысканий моему другу Антонену Гадалю, с которым по-прежнему встречался постоянно и дружески.