— Нет, дочь моя, — ответил отец. — Боль еще не ушла.
— Что? Я не поняла.
— Я должен пить до тех пор, пока не перестану чувствовать боль бытия.
— Перестань, папа, не надо подводить философскую базу! Ты просто пьяный старик.
— Не такой уж я и старик, Лаурита, — возразил Луис, ухватившись за последнее определение. — В том-то вся и трагедия. Твоя мать отреклась от мира, от дьявола и от всего плотского. Она не подпускает меня…
— Мне так необходимо это выслушивать? — перебила Лора, чувствуя нарастающее смущение.
— Нет-нет, конечно! Я просто подумал, может, если ты увидишь, как тяжела моя жизнь, тебе будет легче понять, почему я пью.
Она не знала, что ответить.
Но отец продолжал:
— Хоть бутылка от меня не отворачивается. Когда мне холодно, она меня согревает. Когда страшно, утешает.
Этот разговор показался Лоре невыносимым.
Она встала.
— Я иду спать. Мне завтра заниматься.
Уже в дверях она снова услышала голос отца:
— Лаурита, я тебя умоляю! Ведь я — твой отец…
Она не обернулась. Она была смущена и оскорблена. И потерянна.
Эстел, разумеется, заметила, что никто из семейства Кастельяно практически не притронулся к угощению, любовно приготовленному ею по случаю Рождества. Инес сидела как каменное изваяние, Луис пил вино, а Лора то и дело смотрела на часы, считая не то что дни, а часы и минуты до благословенного возвращения в Бостон.
Нелегкая обязанность по поддержанию беседы легла на хрупкие плечи Харольда Ливингстона.
Он с улыбкой повернулся к Лоре.
— Барни говорит, вы оба в этом семестре заработали по высшему баллу за органическую химию. Не забрасывайте это дело — и двери в медицинский для вас открыты.
— Для Барни — может быть, — согласилась Лора. — Но моя научная руководительница говорит, что в медицинских кругах женщины не приветствуются. Только для того, чтобы попасть на собеседование, нужно совершить нечто из ряда вон выходящее: стать лучшей в своей группе, заручиться рекомендательным письмом от Господа Бога или, на худой конец, апостола Луки.
Краем глаза она видела, как задело Инес ее богохульство.
— Ну, Лора, ты преувеличиваешь! — сказал Харольд Ливингстон.
— Ну хорошо, — не унималась та. — Кто-нибудь может мне назвать трех известных женщин-врачей за всю историю?
— Флоренс Найтингейл, — немедленно выпалил Уоррен.
— Болван! Она была медсестрой, — оборвал Барни.
— Ну… — медленно начал Харольд, принимая вызов, — в одиннадцатом веке была, например, такая Тротула, профессор медицины в университете Салерно. Она даже написала известный труд по акушерству.
— Ого, мистер Ливингстон! Неплохое начало, — улыбнулась Лора. — Осталось еще две.
— Ну, еще можно назвать мадам Кюри, — сделал новую попытку Харольд.
— Прошу прощения, мистер Ливингстон, но она была всего лишь химиком. Причем и ей пришлось пробиваться. Ну что, сдаетесь?
— Сдаюсь, Лора, — уступил Харольд. — Но поскольку ты специализируешься в истории естествознания, ты должна сама знать ответ на свой вопрос.
Например, недавно «Нью-Йорк таймс» написала о докторе Дороти Ходжкин, которая открыла витамин В12 как средство от пернициозной анемии. Еще могу назвать Хелен Тауссиг — тоже, между прочим, училась в Редклиффе, но на медицинский в Гарвард ее не взяли. Она провела первую в мире успешную операцию ребенку с врожденным пороком сердца. Пожалуй, еще несколько имен я могла бы назвать, но их все равно не наберется и на футбольную команду.
Вдруг подал голос Луис:
— Лаурита, ты это изменишь! Ты станешь великим врачом.
В обычных обстоятельствах Лора была бы благодарна отцу за поддержку.
Но сейчас Луис был в стельку пьян.
Летом Барни наконец добился первого настоящего успеха на любовном поприще. Этим он был обязан далекой от излишнего романтизма, энергичной мисс Рошель Перски, которая, со всей страстью обнимая Барни на диване в родительской гостиной, нежно прошептала:
— Так ты собираешься это сделать или нет?
Он собирался.
И они это сделали.
Естественно, его так и распирало от гордости. В письме к Лоре он туманно намекнул на это, хотя, конечно, в детали вдаваться не стал. Это не был литературный прием: он облек новость в форму намеков не столько из благородства, сколько из желания еще более подчеркнуть свое новое качество. (Он подписал письмо: «Далеко не невинный Барни».)
С Лорой Барни увиделся только в августе, когда она скрепя сердце навестила родителей в доме в Непонсете, — обе семьи к тому времени сговорились о его совместной покупке.
Уоррен, который перешел в выпускной класс Мидвудской школы, работал помощником официанта в Гринвуд-мэноре, знаменитом горном курорте в Кэтскилле. В письме родителям он передавал Барни, что самые большие чаевые в его заведении платят официантам из числа студентов-медиков. Что касается его будущей специальности — юриспруденции, — то она еле-еле вытягивала его в этом негласном состязании на второе место.
После ужина Лора с Барни отправились полюбоваться морским закатом.
— Как твои? — поинтересовался он.
— У меня не будет времени в этом разобраться, — ответила она. — В понедельник утром у меня поезд на Бостон.
— Но ведь до начала занятий еще полтора месяца!
— Да, но меня пригласил приятель погостить у его родителей на Кейп-Код.
— Что-то серьезное или ты просто выезжаешь на природу? — спросил он.
Она пожала плечами.
Барни не уловил, темнит она или действительно не знает, что сказать.
— Ну а что за парень-то?
— Его зовут Палмер Тэлбот.
— Похоже на название спортивного автомобиля, — заметил Барни. — Хороший парень?
— Слушай, Ливингстон, неужели я стала бы встречаться с каким-нибудь козлом?
Он посмотрел на Лору с хитрой улыбкой и ответил:
— Не исключено. О твоих прошлых проделках нам известно.
— Может, это будет другой случай.
— Конечно, тем более что и имя у него такое звучное.
На обратном пути Лора повнимательней вгляделась в Барни и впервые заметила в его лице следы усталости.
— Барн, эта ночная работа сведет тебя в могилу. Может, найдешь себе что-нибудь полегче?
— Нет, Кастельяно, мне эта работа нравится. У меня там куча времени для занятий. А кроме того, я продвигаюсь по службе! В будущем году я уже буду называться старшим швейцаром.
— И все равно ты себя гробишь! — не унималась она.
— Послушай, ты пока еще не врач.
