жили хозяева, на гостеприимство которых ночным воришкам рассчитывать не приходилось.

Попискивание вешек в наушниках сменилось басовитой музыкальной фразой маяка. Мы пришли. Генрик повернулся ко мне и сказал, прищурившись и поглаживая “Дракона” по стволу:

— В цехах искать пока не станем, не думаю, что это лучшее место для содержания пленников. Сперва проверим бараки “синих”, после — штаб.

Я кивнул.

— Шмотье тут оставляем?

Он призадумался. Бросить палатки и транспортные платформы и проникнуть в лагерь налегке крайне заманчиво. Но сможем ли мы вернуться за ними? Вдруг придется поспешно рвать когти? И все-таки я бы от лишнего груза избавился. Он решил так же.

— Оставляем. Если наследим, один черт не до него будет. Бери только аптечки.

Проволока, изготовленная из низкокачественного металла, лопнула под кусачками, практически не сопротивляясь. Я расширил дыру, отогнув концы перерезанных шипастых нитей в стороны, и обмотал их вокруг целых, натянутых, вероятно, вручную — так бессильно болтались они между покосившимися столбами. Для чего вообще существовала сия преграда? От кого она могла защитить? Я бы, признаться, перемахнул через нее, совершенно не задумываясь, но следовало позаботиться о возможных раненых или обессиленных мучительным пленом Братьях.

Генрик скатился под горку бесшумным гигантским перекати-полем. Я заскользил следом.

Охрана либо сладко спала, либо не была выставлена вовсе. По крайней мере мы не заметили ни одного движущегося объекта на всем пространстве лагеря. Только со стороны заводика доносилось шипение пара, стравливаемого дырявыми котлами, да время от времени ржаво принимался стучать от ветра плохо прикрепленный железный лист. Кажется, кто-то еще ходил там, внутри цехов, наверное, ночной дежурный, но наружу он не показывался. А мы пока не спешили с ним познакомиться.

Над лагерем висел кислый дух плесени и дрожжей.

Первый же домишко, выбранный нами за крайнее свое расположение, преподнес неприятный сюрприз: двери его оказались накрепко запертыми изнутри. Я вжался в стену и прокрался к окну. Мне открылась довольно уютная комнатка с невысокими лежанками, на которых безмятежно посапывали трое “синих”. Балахоны их аккуратно висели на рогатой вешалке, сооруженной из целого ошкуренного деревца и стоявшей в дальнем от окна углу.

Я с любопытством вгляделся в физиономии спящих. Да, лица туземцев чисто человеческими, пожалуй, не назвал бы никто. Скошенный лоб, украшенный двумя круглыми шишками, полное отсутствие подбородка, вытянутые вперед узкие челюсти, тонкогубый рот на пол-лица, крошечный треугольный нос. Про глаза сказать что-то определенное не представляется возможным — они плотно закрыты, но, кажется, раскосые, среднего размера и при редких ресницах. Впрочем, какая бы то ни было другая растительность на лицах спящих отсутствовала. Возможно, это был женский барак. Короче, морды как морды, ничего особенного. Таких видишь за день не один десяток — если живешь в деревне, где дворовые собаки вечно носятся по улицам, вместо того чтобы дом охранять. Умные собачьи морды. Только бритые.

Дверь в соседнее помещение напоминала низкую и широкую арку, почти вплотную прижатую к одной из стен. Странное представление о симметрии… “Однако, — заметил я, вспомнив обмазанные дерьмом подземелья хонсаков, в которых мне довелось побывать, — рабы живут не в пример комфортнее хозяев”. В соседнем помещении, кстати, я также не увидел закованных в тяжелые цепи узников. Второй, третий, четвертый и пятый бараки ничем не отличались от первого. Так же намертво запечатаны были их двери, и так же мирно спали в них тщедушные человечки, умаявшиеся за день. Лишь в шестом наблюдалось некое копошение. Присмотревшись, я порозовел. Парочка туземцев совершенно по-человечески, и весьма азартно притом, занималась продолжением рода. Больше в гнездышке любови никого не было.

Ряд бараков заканчивался. Я начал нервничать. Неужто придется лезть в самый муравейник? Тут-то и скрипнула дверь. Мы молча повалились наземь. Полуголый гуманоид, сомнамбулически пошатываясь и обнимая бледное свое тело длинными худыми руками, брел к дощатой кабинке, без слов признанной нами за нужник. Это был шанс.

— Возьмем тепленьким, — азартно шепнул я.

— Придется, — кивнул Генрик.

Мы, хоть и не знали речи аборигенов, надеялись на понятный для всех язык страха. Напуганный в достаточной мере человек разумный почти телепатически угадывает, что от него требуют. А уж пугать-то мы, думается, умели.

Облегчившись, человечек поспешил к теплой постельке. Он и пикнуть не успел, как я сгреб его сзади. Одной рукой я обхватил его поперек торса, приподнял, нежно прижимая к костлявым туземным бокам верхние конечности, а ладонью другой прикрыл рот.

В два прыжка я очутился за сортиром и остановился в его тени. Человечек был невысок, и ноги его быстро-быстро засучили в воздухе, словно он был маленьким Муком, бегущим на своих волшебных антигравитационных туфлях. И был он еще горяч и знакомо мягок в некоторых местах. Меня вдруг посетило сомнение относительно мужественности его пола. Но тут остренькие зубки, числом никак не меньше полусотни, разом впились в мою ладонь и пальцы. Я сдавленно охнул и злобно встряхнул вероломного грызуна, не желающего вести себя, как воспитанная дама. Он притих.

Генрик, похожий на разгневанного Бармалея, скорчив ужасную гримасу, поднес к его носу душегубно выглядящий тесак и грозно прошептал:

— Ты, козел! Будешь запираться, башку отрублю.

— Гена, — приподнял я брови, все еще терзаемый внезапной догадкой, — кажись, это баба!

— По барабану, — отмахнулся он, — не до этикетов.

И для наглядности провел пилой тесака в непосредственной близости от расширенных глаз “языка”:

— Чик! И на хрен! Поняла, коза?

Коза (или все-таки козел?), вне всякого сомнения, поняла. Она душно замычала и попыталась тряхнуть головой. Уж не знаю, что обозначало это движение на самом деле, но мы восприняли его как однозначную готовность к сотрудничеству.

— Умница, — похвалил “синюю” тетку Генрик. — А теперь колись: где вы прячете таких же, как я, дяденек? Таких. Как. Я! — он похлопал себя по груди. — Как он. — Волосатая лапа, напугав туземку, опустилась мне на плечо. — Где? — Он повел рукой вокруг.

Тетка затрепыхалась. Неужели поняла?

Я опустил ее на землю, придерживая двумя пальцами за тонкую шею и не освобождая рта. Она едва не повалилась, но в последний момент собралась с силами и устояла. А потом сделала нерешительный шажок. Затем другой.

Мы остановились перед задней (металлической и даже окрашенной, кстати) дверью цеха — дверью- коротышкой, рассчитанной на низеньких туземцев. Тетка решительно пнула в нее ногой. Грохот раздался почти пушечный.

— Не балуй, — пригрозил я, подхватывая ее под мышку.

За дверью послышались шаги. Лязгнул запор. Дверь медленно, тяжело начала открываться. Генрик с силой толкнул ее и скрылся внутри. Через секунду выглянул и кивнул, приглашая войти.

Ночной дежурный смятой куклой валялся на замасленном полу.

— Лбом треснулся, — с сожалением сказал Генрик. — До крови. Как думаешь, выживет?

Я пожал плечами. Какое мне до него дело, до вертухая? Провожатая, снова поставленная на ноги, увлекала нас в сторону шипения пара и густо-красных отблесков скрытого в чугунной топке огня.

— Их там что, пытают? — спросил я у нее.

Она, понятно, не ответила.

Кочегарка была явно не рассчитана на таких рослых истопников. Двое терран, скорчившись, спали, завернувшись в какое-то тряпье, а третий сидел на кипе дров, задумчиво глядя в полуоткрытую дверцу топки. Мы вошли и встали, щурясь. После темного цеха полумрак кочегарки больно резанул по глазам. Щитки шлемов мы специально заранее подняли, чтобы забитые до потери чувства реальности пленники случайно не напугались при появлении круглоголовых существ без лиц.

Бодрствующий парламентер, превращенный предприимчивыми хонсаками в кочегара, с удивлением уставился на увешанных оружием пришельцев.