Выпить за Братьев никто не отказался, но потом вспыхнула небольшая дискуссия: а стоило ли за них пить? Не переходя в рукоприкладство, дискуссия тихо умерла, так как Петруха не унимался и продолжал разжигать в нас похоть рассказами о том, как однажды “залюбел” негритянку. Она, конечно, курва, наградила его “французским насморком”, но он не в претензии, ибо негритянка, ребята — это вещь!

— Вещь в себе, — подняв палец, объявил искушенный в экзотике (после недавнего флоридского отдыха) Генрик.

— Пошляк, — хором сказали близнецы и предложили: — А не хлебнуть ли нам за негритянок?!

— И за китаянок! — добавил я.

— Не гони, торопыга, — возмущенно сказали братья.

— Не буду, — качнул я головой.

За негритянок хлебнули все. Потом за китаянок. Потом Петруха заорал:

— Вон, вон их везут!

Но везли вряд ли “их”. Над дорогой проскользнул каплевидный штабной транспортер, в котором только при большом желании можно было разместить десяток нормальных совершеннолетних девиц. Ну, китаянок — десятка полтора. Уложив плотненько в поленницу.

— Облом, — хором сказали близнецы и добавили: — Хлебнем же за жизнь без обломов!

Близнецов опять поддержали все.

Потом мне захотелось петь. Я встал и, разведя широко руки (так всегда делают телевизионные певцы в косоворотках), затянул “Шумел камыш”. Кто-то подхватил, кто-то нет, но получилось неплохо. Хотя можно было и лучше. Под гармошечку. Но ее с нами не было.

— А кто мне скажет, где моя гармошечка? — спросил я строго у притихшего служивого люда.

— Да, где твоя гармошечка? — спросил ехидно служивый люд у меня. — Ну-ка, быстро за ней! Умрем ведь с тоски, пока девок дождемся.

— Гена, ты проводишь своего старого забывчивого другана за гармошечкой? — поинтересовался я. — Только надо быстро. Быстро-быстро-быстро. Бегом!

— Всепре… Всенепе… О-бя-за-тельно, — элегантно выкрутился из предательских тенет русского языка находчивый армянин.

Да, пиво у Братьев было закуплено крепкое! К тому же я заметил, как Меньшиков подливал в бочонки что-то прозрачное, знакомо булькающее. Интересно, имеют ли терране представление о том, что некоторые технические жидкости можно пить?

Сперва мы бежали. Быстро-быстро-быстро. Но почва из-под ног убегала гораздо быстрее. Подняв заливисто хохочущего Генрика с дороги в четвертый или пятый раз, я сказал:

— Можем мы наконец, товарищ и мастер сержант, хотя бы в выходной день не бегать? Ходить. Да не просто ходить, а вразвалочку так, вальяжно, как… как гуси?.. Как жирные неторопливые гуси, которых зарежут только осенью и которым совершенно некуда поэтому спешить?

— Можем, — крайне резко кивнув, заверил меня Генрик. — Имеем полное право. Да мы просто обязаны сегодня ходить вразвалочку и вальяжно. Именно как гуси. Гуси-лебеди.

— Гуси-лебеди летели, в жопе яицца звенели! — обрадовался я. — У нас звенят?

— Вовсю. Аж уши глохнут. Вывод: срочно нужны девки!

— Или гармонь, — добавил я. — Ударим аккордом по пошлому звону!

— Ударим, — миролюбиво согласился он после секундного раздумья.

Целиком занятые этими высокоинтеллектуальными беседами, мы незаметно приблизились к воротам.

Ворота стояли нараспашку, а Сильвер голышом валялся поодаль на травке и дымил роскошной трубкой “Данхилл”. С пятью точками. Блестящие, как радиаторная решетка “роллс-ройса” протезы, казалось, вырастали прямо из его комлеобразных культяпок. Рядом валялся Игорь Игоревич в цветастых трусах и тоже дымил, только сигарой. Мускулатура у него была — дай бог каждому! Не такая выдающаяся, как у Сильвера, но зато гораздо более сухая — ни унции жира.

Дымящие гиганты лениво переговаривались.

Мы, соорудив на лицах полнейшую непроницаемость, относительно твердо прошагали мимо.

— Эгей, мужчины! Хорошо отдыхается? — спросил вдогонку Сильвер.

Мы разом повернулись и удовлетворенно кивнули.

Сильвер показал нам большой палец, похожий на коленвал гусеничного трактора, и повалился обратно в траву.

По базе шатались полуодетые легионеры с довольными мордами. Из одной казармы с распахнутыми окнами слышался отличный баритон, который под неплохой гитарный дуэт задушевно выводил “Hotel California”.

Я немедленно подхватил. Допеть мне, увы, не дали… Посреди дороги, широко расставив длинные ноги, стоял, покачиваясь, мой благородный соперник Бобсон, и рыжая его макушка упиралась в небосвод. Его длинный, густо заляпанный веснушками нос украшали замечательные зеркальные очки. Отраженное от них солнце нестерпимо жгло мои наглые зенки, залитые пивом под самую завязку.

Я благоразумно прищурился и обогнул Бобсона слева.

Генрик обогнул его справа.

Затем мы опять сомкнули ряды и двинулись дальше. Бобсон развернулся и принялся испепелять зеркальным взглядом мой затылок. С расстоянием мощь лучей оружия возмездия как будто не ослабевала, а даже увеличивалась. Я не вынес страшной муки и обернулся.

— Пощади, о суровейший! — взвыл я. — Не было у меня с ней ничего! Совершенно. Клянусь своей треуголкой!

Боб презрительно сплюнул в мою сторону, а Генрик ткнул локтем в бок:

— Капрал, ну-ка, кончай издеваться над страдальцем. Ишь, остряк нашелся. Не смешно, между прочим.

— Да и мне, Гена, не до смеху, — признался я. — Без вины же виноватым оказался! А тут еще этот, — я мотнул головой на рыжего василиска, — красавец. Лыцарь, блин… Хлебнем за рыцарство?

— Хлебнем, — сказал Генрик и снял с пояса флягу.

Баян я привез из дому и ежевечерне играл “для души”. Никто до сих пор недовольства моими концертами не выразил, и я тешил себя мыслью, что играю хорошо. Возможно, конечно, что ребята имели крепкие нервы и неимоверное терпение. Или стены в казарме отлично изолировали звук.

Как бы то ни было, но сейчас баян ждали. Как из печки пирога. Это ласкало мое самолюбие, раздувшееся к тому же от влитого в него пива. Поэтому я любил сейчас весь свет. А больше всех я любил сейчас Генрика. Старого, доброго своего друга… Спасшего мне когда-то жизнь. Отдавшего мне кровь свою! Чтобы отметить пламенное это чувство, я обхватил его за плечи и крепко к себе прижал.

— Похоже на намек, — сказал он. — Твоя любовь сменила цвет, э?

— Иди ты! — возмутился я. — Извращенец. Кровосмешением я не занимаюсь. Особенно в предвкушении советско-китайской дружбы. Кста-а-ати… Кто это там тусуется возле казармы?

— Вах! — выдохнул Генрик. — А китаянки бывают блондинками?

— Что? — рассеянно спросил я.

В голове моей трепыхалась возбужденно-удовлетворенная мысль: “А ведь я, кажется, знаком с этой девушкой! И я, кажется, был все-таки прав кое в чем…”

Конечно, я был с ней знаком.

Может быть, тогда, в шубке, я и не вполне рассмотрел ее фигуру, но волосы… осанка… манера держать сигарету… Это была, несомненно, она! Жанна. Путаночка, приехавшая с Аскером и разбудившая во мне кровожадного зверя. Быка, с пеной на морде разносящего в щепы все вокруг.

И, конечно, я был прав: Братья не гнушаются “подставлять” устраивающих их кандидатов в легионеры. Подлавливать самым древним и самым действенным способом. “На живца”, ребята, клюют не только хонсаки. Особенно на такого.

Генрик пускал пузыри, облизывался, снова пускал пузыри, бил копытом и вообще — рвался в атаку. Бешеный стук его горячего, любвеобильного сердца я слышал совершенно отчетливо.

Я бессовестно решил использовать его в роли тарана. Все равно он в тот момент ни черта не