кашля Филипп не замечал. Он подошел, встал рядом и похлопал Бородача по плечу.

— Баба била-била — не разбила, и дед не разбил, а вот мышка — хоть бы хрен, — сообщил Бородач. — Надо бы тут прибрать, что ли?

— Я все сделаю, — сказал Филипп.

— Ага, давай, — сказал Бородач и удалился.

Филипп достал из набедренного кармана пиропатрон — сплюснутый цилиндр размером с огурец, поворотом колесика на его торце поставил таймер на три секунды и нажал кнопку. Бросил пиропатрон в центр инкубатора и поспешил удрать.

Ровно через три секунды пиропатрон лопнул, разбрасывая вокруг огненный дождь, в потоках которого с успехом плавятся металлы, камни и бесследно сгорает любая органика.

Выждав несколько минут, Филипп вернулся, двигаясь в густом дыму по большей части на ощупь (“ночное” зрение шлема пришлось отключить — слишком ярок свет горящего напалма), и бросил в клокочущий расплав следующий, чем-то похожий на пиропатрон предмет — огнетушитель взрывного действия. Применять его в ограниченном пространстве норы было довольно рискованно, но необходимо — пожар мог распространиться непредвиденно широко.

Хонсаков пожар этот, пожалуй, выкурил бы на поверхность много эффективнее, чем даже кубические километры ОВ Больших Братьев. Не сразу, конечно, но наверняка. Только вот… Что ждет при таком раскладе оставшийся после подобного выяснения отношений между царями природы мир кривых деревьев и жирных плодожорок? Да, голуби мои, мир этот еще долго содрогался бы, болезненно корчась от ожогов, рожденных негасимым подземным огнем. Так горят на Земле торфяники — иногда годами: то, кажется, затухая, то злобно разгораясь вновь.

Огнетушитель взорвался облаком инертных газов и струями антиоксидантов. В грудь Филиппу ударил тугой поток ледяного ветра. Филипп удовлетворенно кивнул, стряхнул с плеч хлопья пепла, кусочки отвалившейся при взрыве “штукатурки” и убрался от спаленного инкубатора.

— Пропусти-ка, — сказал Филипп Бородачу, сидящему, вытянув ноги, поперек развилки. — Будем считать, что час прошел.

— Сжег? — спросил Бородач, подтягивая колени к груди.

— Дотла, — сказал Филипп. — Ты готов?

— Всегда, — ответил Бородач.

Штурмовать практически отвесную трубу, ведущую назад, к первой развилке, им пришлось по очереди. Филипп сначала взобрался на плечи Бородачу (что позволило уверенно закрепиться в шахте), а затем полез вверх — в распор, упираясь в стенки спиной и ногами, а руками — цепляясь и толкаясь. К счастью, стены были шероховатыми и бугристыми. Тем не менее, перевалившись через горловину лаза, он первым делом отдышался. Увы, хлебнуть водички не представлялось возможным: герметичность, друзья! Какой был прок брать флягу вообще? Или Легион ждет еще вторая серия баталий — наземная?

Вооружившись тесаком, он начал долбить пол. Когда отверстие приобрело наконец требуемые размеры, Филипп смотал шнур с рукоятки тесака и опустил в лаз. Металлическая резьбовая пробка, закрывающая обычно полую рукоятку мачете, весело поскакала по неровностям шахты, увлекая шнур за собой. Имеющихся пяти метров Бородачу должно хватить вполне, даже с запасом.

Филипп уперся ногами в стены и обхватил воткнутый до самой крестовины тесак. Шнур подергался и натянулся. Зазвенел. Тесак рванулся из рук, но Филипп держал крепко. Через несколько секунд появился Бородач. Филипп одной рукой зацепил его за шкирку и вытянул из ямы.

Бородач встряхнул кисти, потер ладони друг о друга и сказал:

— Ну и затрахался я!

— Аналогично, — сказал Филипп и принялся сматывать шнур.

Потом были бесконечные лабиринты коридоров, развилок и складов продовольствия. Однажды они наткнулись на спальную комнату. Тщательно сплетенные корзины содержали на сей раз не яйца, а сухую траву и ветки. Хонсаки были, очевидно, неприхотливы в быту. В одной корзине обнаружился мертвый хозяин. Он лежал на спине, поджав многочисленные конечности, а из криво разошедшегося отверстия в опавшем и помятом “хвосте” — не то рта, не то ануса — сочилась зеленая жижа. Еще на теле присутствовали маслянисто-синие вздутые пятна. ОВ Братьев поработали над ним как надо.

Филипп накрыл его пустой корзиной, вытряхнув предварительно мусор.

Второй час был на исходе, и они решили возвращаться. Бородач с усилием вогнал в низкий потолок заусеницу радиовешки. Маршрут останется, разумеется, записанным в памяти их носимых компов, но подстраховка не вредила еще никому.

Обратно они двигались сравнительно быстро: маршрут знакомый, ответвления голову не дурят и врагов ждать неоткуда. Поэтому к длинной очереди, пришедшей из завала лепешек — того, самого еще первого, — оказались решительно не готовы. На их счастье, хонсак (зря, выходит, не сделали они контрольный выстрел, ой зря!) палил наугад — ориентируясь скорее всего на звук.

С противным жужжанием тяжелые, плохо откалиброванные пули распороли “штукатурку” над их головами. Посыпалась труха.

Филипп так же наугад выпустил заряд в место, где, по предположению сканера, выдавшего координаты с точностью всего два к десяти, находилась ухоронка стрелка. Не попал. В ответ раздалась новая очередь. Впрочем, Филипп ее не услышал. Пуля, адресованная ему, обогнала звук выстрела. Она всего лишь вскользь царапнула по шлему, уйдя затем в потолок, но и этого оказалось достаточно. Филиппу показалось, что в лоб ему заехали кувалдой. Или мешочком с песком. Голова запрокинулась назад, хрустнули позвонки, в глазах поплыли, слоясь, абстрактные картинки, руки подломились, и он уткнулся грудью в пол.

Бородач, не теряя времени, оперся локтями на его выпяченный зад и хладнокровно повел огонь: сдвоенный выстрел, смещение ствола, и — новый сдвоенный выстрел. Он управился четырьмя очередями.

Собственно, сам хонсак помог ему в этом. То ли боеприпасы у него кончились, то ли мозги, отравленные газом, отказали напрочь, но он вдруг вылетел из своего укрытия, расположенного вплотную к дальней оконечности хранилища, и бросился наутек. Он как раз вбежал в коридор, когда начиненные смертью железо-вольфрамовые “головоножки” нагнали его. Хонсак взбрыкнул, как норовистый жеребец, встал на дыбы, ударился верхушкой панциря в край “дверного проема”, да так и застрял — врасклин.

Бородач помахал из стороны в сторону рукой, якобы разгоняя пороховой дым над стволом “Феникса”, и хлопнул Филиппа по оттопыренному седалищу.

— Эй, напарник, подъем! — Через показную бодрость его тона откровенно сквозила нешуточная озабоченность. — Как самочувствие?

Филипп, держась руками за гудящую голову (казалось: шлем — бронзовый церковный колокол, а голова — его язык), распрямился и сказал:

— За-ши-бись!

— Молодца! — похвалил его повеселевший Бородач. — Добраться до поверхности сможешь?

— Думаю, смогу, — Филипп посмотрел в сторону выхода, — если ты затычку сковырнешь.

— В два счета, — успокоил его Бородач и побрел, раздвигая, словно воду, завалы лепешек.

Филипп, спотыкаясь, заковылял следом.

Освободить проход оказалось не так-то просто. Хонсак застрял намертво и не сдвигался ни взад, ни вперед. Бородач возмущенно пыхтел и мощно дергал его за торчащую ногу. Нога хрустела и поддавалась. Хонсак — нет.

Филипп, с иронией наблюдавший за бесплодными попытками Бородача ликвидировать посмертную подлянку супротивника, вдруг рассмеялся.

— Что такое? — насторожился Бородач.

— Ерунда… вспомнил кое-что.

— Ну, так порадуй старика!

— Анекдот по поводу. Пошли два мужика на медведя. Один — бывалый таежник, другой — горожанин, чайник. Добрались до берлоги. Дитя природы взял здоровенную дрыну и давай ею лесному хозяину в жопу тыкать. Медведь взбеленился — и на них. Они бежать. Горожанин бежит и думает: “А какого, собственно, такого-этакого, мы удираем?” Развернулся да ка-а-а-к даст дуплетом! Два жакана двенадцатого калибра —