следам, вошел в вагон и, когда поезд тронулся, начал сердито разглагольствовать. Вуд сделал вид, что очень плохо понимает по-немецки, и, когда они подкатили к остановке у Зоологического сада, полицейский побагровел от ярости. Он схватил Вуда за руку и сказал: «Вы должны выйти здесь».

Вуд возразил с негодованием, на отвратительном ломаном немецком: «Нет, я не выхожу здесь. Я выхожу на Фридрихштрассе».

«Dummkopf! — разразился полисмен, — gleich heraus!» (Дурак, вон отсюда!).

«Nein! Friedrich-Strasse heraus!» (Нет! Я выхожу на Фридрихштрассе!).

В это время поезд опять тронулся, и когда они вышли у Фридрихштрассе, Вуда арестовали. Тогда он вытащил из кармана зеленый сезонный билет и с сожалением предположил, что полицейский либо цветно- слепой, либо сумасшедший.

Несмотря на все выходки, чепуху и внепрограммную деятельность, Вуд много, хорошо и старательно поработал за два года в Берлине. Его самостоятельные исследования по измерению температуры в вакуумных трубках принесли ему первое раннее подобие славы и наметили дорогу к будущей известности.

Настала весна 1896 года. Вуд намеревался вернуться в Америку, но не особенно торопился, так как не был уверен, что сумеет найти там место себе по вкусу. Среди его друзей в Берлине был странный парень, известный редакторам журналов и газет, как Джозиа Флинт, своим друзьям из бродяг — как «Сигаретка», а горько оплакивавшему его семейству — как Франк Виллард. Талантливый и знаменитый пьяница — слава которого покоилась почти столько же на способности пить, как на писательском таланте, — был не тем иным, как племянником и тезкой Фрэнсис Виллард,[15] президента Женского христианского союза. Итак, подходило лето, в Штаты можно было не торопиться, и эта блестящая, хотя и странно подобранная, дружеская пара «перелетных гусей» решила, что хорошо будет избрать для увеселительной поездки новую Транссибирскую железную дорогу, строительство которой тогда как раз заканчивалось.

Молодой Франк Виллард, лучше известный по псевдониму «Джозиа Флинт», под которым он выступал с рассказами из жизни бродяг в Century Harper’s Magazine, имел командировку от своей газеты на лето 1896 года с заданием писать статьи о Всероссийской выставке и ярмарке в Нижнем Новгороде и о Транссибирской железной дороге, строительство которой в это время заканчивалось. Он решил, что Роб будет ему лучшим компаньоном. Роб был того же мнения, но расходы, считая даже только транспорт, если платить из собственного кармана, были бы, как говорят шотландцы, достойны проклятия.

Джозиа Фрэнсис Темперанс Юнион Виллард Флинт выпил шесть раз, по числу своих имен и псевдонимов, и сочинил маккиавеллиевский план. Для себя он уже умудрился раздобыть личное письмо князя Хилкова, русского министра путей сообщения, которое предоставляло ему бесплатный проезд в первом классе по всем дорогам и предписывало всем железнодорожным чиновникам оказывать всяческую помощь и содействие. Он предложил, чтобы Роб стал самозванным корреспондентом несуществующей, выдуманной американской газеты и, таким образом, мог совершить увеселительную поездку по самой длинной железной дороге всего мира. Новоанглийская совесть Вуда не позволила ему выдумать воображаемую газету, но он вспомнил, что когда-то написал пару статей в санфранцискскую «Экзамайнер» (Examiner). Итак, он «закрыл глаза», в то время как Виллард напечатал красивые визитные карточки, и успокаивал свою совесть тем, что решил действительно написать несколько корреспонденций в Examiner и послать номера газеты русским властям в виде честного вознаграждения за проезд.[16] Тем временем были получены паспорта, визы и все другие необходимые бумаги.

И тут оказалось, что Робу придется участвовать в контрабандном предприятии! Выяснилось, что Виллард посетил до этого графа Толстого и обещал, по просьбе великого писателя, провезти ему около дюжины книг — его же собственных произведений, которые были изданы в Берлине, а в России запрещены. Толстой никогда не видел этих книг напечатанными. Это было — даже для иностранца — серьезным преступлением — провезти их контрабандой.

Книги были куплены и спрятаны в багаже, и когда они подъезжали к русской границе, два конспиратора обвязались толстыми томами в бумажных обложках под пальто, как спасательными поясами, прикрепив их толстым шпагатом.

Был один страшный момент в таможне, когда полицейские, в полной форме, с длинными саблями на боку, пошли вдоль выстроившихся пассажиров, ощупывая у всех карманы и одежду. Но, по милости божьей, они избежали этой процедуры, может быть, ввиду контраста между ними, с их более или менее почтенной внешностью, и мужиками, мелкими торговцами, цыганами и прочими, разложившими свои пожитки на длинных скамьях в таможне.

Доехав до Москвы, они посетили Чехова. Он был знакомым Вилларда, но в то время еще очень мало известен за пределами России. Контрабандные тома для Толстого были переданы Чехову «тайно, при свете луны», и тот, в свою очередь, немедленно доставил их по назначению. Что касается остального путешествия, то будет лучше, если я позову Вуда «к микрофону». Он хорошо расскажет о нем сам:

«У Вилларда было какое-то дело к американскому консулу в Москве, и перед отъездом в Сибирь мы пошли к нему с визитом. Мы нашли его в старой, темной и грязной конторе на втором этаже, сидящим за бюро с крышкой на роликах, над которым висели в рамке его полномочия с американским орлом, сильно засиженным мухами. Он был, судя по всему, немец и не мог ни говорить, ни понимать по-английски. Как он держал связь с Вашингтоном — если он это делал — его глубокая тайна. У Вилларда было письмо от нашего посла в Берлине к послу в Петербурге, и он надеялся получить возможность аудиенции у царя Николая. Ответ, который мы получили, был произнесен загробным басом, полным неодобрения:

„Кто вы такие, что вы хотите просить увидеть великого… белого… царя?“

Вопрос был чисто риторический, и мы не настаивали на этом пункте. Большую часть времени я проводил, перетаскивая сорок фунтов — камеру, штатив и сухие пластинки, а иногда делал зарисовки акварелью, в чем мне часто мешали внушительно выглядевшие жандармы. Когда они становились слишком подозрительными или воинственными, я демонстрировал письмо князя Хил-кова. Сначала мы поехали в Петербург, затем в Москву.

От Москвы до Нижнего Новгорода — одна ночь дороги. Так как мы имели бесплатный проезд, мы целую неделю каждую ночь ездили туда и обратно между двумя городами, экономя расходы на гостиницу тем, что спали в ночном экспрессе — „курьерском“. В отделении первого класса для двоих было одно широкое сиденье от окна до стенки узкого корридора. Поднимая спинку его, подвешенную к стене, и укрепляя ее двумя болтами, мы получали прекрасную верхнюю и нижнюю койки.

Наконец, мы отправились в Сибирь экспрессом Москва-Челябинск. Мы жили хорошо и экономно, проводя время в русских поездах. Нам выдавали чайники и одеяло, а пищу можно было купить примерно за пятьдесят копеек (двадцать пять центов) в день. Питались мы, главным образом, фруктами и, как мы их называли, „мясными мячиками“ — из рубленой говядины, курицы или еще чего-то, запеченной в тесто и поджаренной на сале.[17] Один „мячик“ составляет целый обед, а стоили они всего пять центов штука, горячие — прямо из печи — на любой станции. Вместе с большим количеством фруктов это составляло неплохо сбалансированную диетy, и мы на ней процветали. На каждой из станций, у путей, стоял огромный медный самовар, величиной с бочку. Его осаждала толпа мужчин и женщин, вооруженных чайниками. Кипяток был бесплатный, и вокруг самовара всегда шла битва за него. Виллард и я составляли „клин Де Лэнда“ (футбольный термин 90-х годов), с помощью двух или трех соседей из поезда, и прорывались через толпу, как снегоочиститель сквозь сугроб снега.

В одном месте в начале пути нам представился случай оставить поезд и путешествовать по реке около дня — по Волге, как я вспоминаю, между Сызранью и Самарой. Мы плыли целый яркий солнечный день