Жигомонт, Фредерик… смотрят… Нет, не смотрят! Люди Олельковича уже бросились на мальчиков, старшему из которых едва семнадцать. Сыновья умрут рядом с отцом… Так начнется княжение великого князя Михаила Первого…

Нет, тут что-то не так…

Ольшанский закутался в шубу, чтобы унять дрожь.

Тут что-то не так… Но ведь, в самом деле, короля нельзя отпускать живым. Он вернется из Польши с войском и, разбив нас, рано или поздно воцарится снова, а тогда уж вовсе пропали всеправославные, взбунтовавшиеся против короля: станет еще хуже… Значит, короля надо убить?! Неужели Олелькович прав? Но ведь это так подло, так не по-рыцарски, воспользоваться слабостью — ведь у каждого есть какая-то слабость, правда? Заманить старого короля в ловушку под предлогом охоты, нарушить священный закон гостеприимства и своими руками… Нет-нет… Где же правда? Что делать?

И, как обычно в таких случаях, он сразу вспомнил об Ионе. Правильно! Вещий старик скажет!

Ольшанский торопливо кое-как оделся и выскользнул в коридор.

На каждом шагу останавливаясь и прислушиваясь, он на цыпочках прошел по коридору пять шагов и осторожно открыл дверь соседней комнаты. В углу мерцал тусклый огонек лампады, и Ольшанский увидел старика, который, стоя на коленях, молился перед маленькой иконой.

Ольшанский хорошо помнил эту икону.

Она лежала рядом с нищим старцем, которого нашел однажды князь на большой дороге под крестом. Десять лет назад это было. Стоял теплый осенний день. Князь Иван с дюжиной людей возвращался из Пскова в свои Ольшаны и к вечеру-рассчитывал быть дома. Старец был в монашеском одеянии, с четками, намотанными на руку. Он казался мертвым — так бледно было его лицо, но, склонившись над телом, Ольшанский уловил дыхание, а на вопрос, как его зовут, старец прошептал: 'Иона' — и вновь впал в беспамятство.

Князь Ольшанский был человеком набожным, старость уважал, потому сам бережно взял на руки Иону и донес до ближайшей деревни, в то время как оруженосец Ваня вел рядом на поводу княжеского коня.

В деревне князь решил было заночевать из-за плохого состояния найденного старика, но старик вдруг пришел в себя и заявил, будто только что было ему видение: ворвутся ночью ливонцы в эту деревню и всех убьют, потому что они идут походом на Изборск и не оставляют свидетелей.

Неизвестно почему князь Ольшанский сразу поверил старику и велел немедленно собираться в путь.

Многодетный хозяин дома, где они остановились, тоже решил взять всю свою семью и ехать с князем. Он побежал предупреждать соседей, но не многие в деревне согласились бросить свои дома и потому остались.

Наутро уже в Ольшанах они узнали, что ливонцы действительно напали ночью на деревню и все, кто там остались, погибли.

С тех пор князь Ольшанский никогда больше не расставался с Ионой. Старик, выживший благодаря заботам молодого князя, тоже привязался к своему спасителю. Ионе уже в то время было не менее восемьдесяти лет, и вскоре Иван понял, что это не простой странствующий инок, — он был мудр, грамотен, сведущ в разных вопросах и, возможно, занимал когда-то высокое положение в церковной иерархии. Однако никогда не рассказывал о своем прошлом старец Иона. Зато он умел, ни о чем не спрашивая, давать князю советы, которые всегда приходились очень ко времени. Часто бывало так, что Иван, мучаясь в разрешении какого-нибудь сложного вопроса, приходил к старцу, и они долго беседовали о разных отвлеченных вещах, казалось бы, не имеющих никакого отношения к тому, что волновало князя сейчас. Но после таких бесед Иван всегда чувствовал себя просветленным, успокоенным и вдруг нужное решение приходило само собой.

Иван тихонько затворил за собой дверь и остановился на пороге, ожидая, когда старик кончит молитву. Через несколько минут Иона поднялся с колен и обернулся.

— Не спится, Иванушка? — ласково спросил он, плавным жестом предлагая князю сесть.

Иван глубоко вздохнул и сел, сразу почувствовав облегчение от одного тихого и проникновенного голоса.

Иона, сгорбленный, старый, весь седой и весь в белом, какой-то таинственный и бессмертный, смотрел на Ивана светлыми, ясными очами, в которых сквозила жуткая глубина, чарующая особой, неземной мудростью. Но взгляд этот не пугал, не тревожил. Казалось, он проникал в самую душу и сладко шептал: 'Знаю я все про тебя, знаю… Все твои горести ничтожны, заботы — пусты, забудь о них… успокойся, умерь свой дух, ибо все проходит… все проходит… и сейчас тебе будет хорошо… легко… свободно… уже… уже… уже…'

Князь Иван ощущал, как под взглядом Ионы тяжелая холодная глыба, лежащая на душе, постепенно тает, а сердце бьется все спокойнее, все увереннее.

— Мысли разные глупые лезут, — смущенно пробормотал он.

— Мысли не бывают глупыми, — мягко возразил Иона, — сама мысль есть рождение мудрости. Бывает иначе: когда человек смотрит в чистые глаза правды и видит в них отражение своей слабости, он пугается и называет такие мысли глупыми. Но вот они-то и есть самые мудрые. Надо только побороть страх и не отступать, лишь тогда откроется истина.

— Побороть страх? Верно, Иона, верно. Главное — побороть страх. А как его побороть, страх, скажи мне, каким оружием?

— Страх есть неверие в силу собственного духа. Мужество — вера. Мужество часто путают со смелостью. Это заблуждение. Подлый убийца может быть смелым, но никогда — мужественным, ибо смелость дается от рождения, а мужество приобретается человеком в борьбе со своим ничтожеством. Мужество есть правда, доброта и справедливость. Стало быть, победить страх или, иначе говоря — быть мужественным и обрести веру в свой дух может лишь человек, который будет жить по правде, творить добро и защищать справедливость.

— Мудрые слова ты говоришь, Иона. Я вот всей душой их принимаю, но как до дела доходит, все не так получается. Вот, скажем, правда. Она ведь разная… И много этих правд по свету бродит… Поди разберись, какая из них самая правдивая? Ты думаешь, что эта, а сосед твой — что другая. Вот вы и спорите, потом, глядишь, — уже на мечах схватились, а после — один лежит и не дышит. А может, правда как раз его и была?! Как тут узнаешь?

— Правда, Иванушка, одна на свете. Это неправд много. И все разные. Оттого добрые люди на всей земле друг на дружку похожи, а злые — все разные, и каждый по-своему.

— А если она одна, правда, — как отличить ее от многих неправд?

Старец улыбнулся и развел руками:

— А вот тут, Иванушка, никто, кроме тебя самого, не отличит. Если делаешь ты добрые дела, для людей живешь, Господа любишь и совесть тебе душу не тревожит, — значит, нашел ты правду. Да только мало встречалось этих людей — видать, правда не всем дается…

Иван подумал немного и решился спросить.

— Вот ты сказал, Иона: '…если делать добрые дела'. Скажи мне, а как быть, если, делая доброе дело, человек вершит зло?

— Так не бывает. Добро злом не творится.

— Ну хорошо, но если само дело злое, но дела ешь его ради добра? Потому что если его не делать, то будет еще большее зло?

— Либо это дело не злое, либо добро, ради которого ты его делаешь, не добро.

Князь Ольшанский глубоко задумался.

Доброе ли это дело, возвести на престол православного государя, возвеличить землю, освободить от засилья иноземцев и вернуть исконным хозяевам? Несомненно, доброе! Значит, все) что делается ради этого дела, тоже добро.

Князь Ольшанский вздохнул с облегчением. Короля, правда, все равно было жалко, но князь постарался о нем не думать.

Они еще долго разговаривали с Ионой вполголоса, все о разных больших и малых вещах — о добре, зле, вере, безверии, а когда чернота за окном стала таять, князь Иван Ольшанский, уставший, но