всегда должна быть надежда. На то, что все задуманное исполнится и что он вернется живым и здоровым.

Медведев улыбнулся.

— Ты ошибаешься. Я собираюсь всего лишь на маленькую прогулку — она займет только пару часов. А чужие земли — это Синий Лог напротив нас — вон как близко, посмотри, даже дым его домов за лесом виднеется…

— Позволь просить тебя о маленьком одолжении.

— Говори.

— Положи сюда на мгновенье свою левую руку.

Надежда подошла, протянула ладонь, и Медведев увидел на этой ладони колоду больших карт. На их черной рубашке белел серебристый череп.

Еще никогда в жизни Медведеву никто не ворожил, и он смутился, но после некоторого колебания протянул левую руку и прикоснулся к колоде.

Надежда опустилась на колени напротив него, постелила на низкий бревенчатый стол свою черную шаль и начала быстро-быстро раскладывать на ней карты, что-то тихонько шепча.

Жутковато выглядели эти карты со странными картинками, с мечами, кубками и висящим вниз головой шутом, но Медведев уже не раз видел такие — их часто возили с Востока на Запад купцы, которых грабили татары на степных путях, а потом татар грабили засечные казаки и за гроши возвращали обратно купцам, которые везли их дальше в Венецию и там продавали, сказывают, за огромные деньги.

Надежда разложила карты, вздохнула и посмотрела Медведеву в глаза.

— Ждет тебя дальняя дорога, много тягот и печалей вижу на ней, вижу кровь и смерть, вижу двоих друзей, которые всегда рядом, и других, которые придут, когда настанет час, вижу плененную девушку и много мужчин с оружием; будут на той дороге дома большие и маленькие, будут терема и замки, будут подземелья и темницы, и все случится совсем не так, как ты ожидаешь… Есть многое, чего ты не ведаешь и о чем не подозреваешь, и многое из того удастся тебе узнать, но всего — никогда. Странствие же твое увенчается задуманным, когда пропоет высоко над головой железная птица.

Надежда умолкла.

— Ка… Какая птица? То есть это как понимать? — изумленно спросил Медведев.

Надежда пожала плечами.

— Не знаю. Так выходит: вот тут — птица, но не настоящая, то ли из железа, то ли в железной чешуе, а вот — что она поет высоко, но сама не летает, и сразу за тем — все кончается хорошо.

— Скажи, Надежда, ты давно ворожишь?

— С детства.

— А бывало ли когда, чтоб предсказанное тобой не сбылось?

— Никогда.

— Гм, интересно… Ну что ж, возможно, это как раз и будет первый случай. А вот скажи, зачем ты мне ворожила?

— Чтобы надежда тебя не покидала и чтобы ты знал, что все кончится хорошо.

— Но я никогда не берусь за то, что плохо кончится, а надежда и так всегда со мной, — улыбнулся Медведев. — Но все равно — спасибо:

— Ворожей не благодарят, — загадочно улыбнулась Надежда. — Полагается дать им что-нибудь.

Медведев огляделся.

— Возьми вот это, — он протянул ей маленькую деревянную поделку, довольно грубую. — Это я сам ножичком выстрогал перед сном, когда размышлял о том, что и как надо будет сделать сего дня. Это — бык. Мне один знакомый грек показывал на небе звезды, которые складываются в такую фигуру, и говорил, что как раз под ними я и родился.

Надежда с поклоном приняла подарок.

— Если позволишь, я повешу его на кожаный шнурок, и буду носить, пока ты не вернешься — на удачу твою и нашу!

— Воля твоя, — пожал плечами Медведев, — однако ты меня все же насторожила. Передай мужу, пусть соберет всех у костра, когда стемнеет, — попрощаемся.

— Я не собирался с вами надолго расставаться, — обратился Василий к своим людям, — но Надежда — вы ведь все знаете об ее искусстве — предсказала мне дорогу более дальнюю, чем я предполагаю. Потому решил я, на всякий случай, кое-что сказать вам на прощание.

Медведев уже как бы чувствовал себя в пути, находясь снова в полном боевом снаряжении, а Малыш под боевым седлом, увешанный всем необходимым для боевого похода, нетерпеливо бил копытом землю, и казалось, будто они оба рвутся поскорее выехать отсюда и снова окунуться в полную опасностей и приключений жизнь. Впрочем, это не казалось — это было.

— Так вот — слушайте, — продолжал Медведев. — Если вам скажут, что я тяжело заболел, не сомневайтесь — я выздоровею. Если вы узнаете, что я попал в руки врагов, можете быть уверены — я выберусь. Если до вас дойдут слухи о моей смерти — не верьте! Живите дружно и во всяком деле, если надо, просите совета и помощи Варвары Петровны Картымазовой и Анны Алексеевны Бартеневой.

Старшими назначаю трех человек. Клим Неверов отвечает за безопасность. Гридя Козлов — за хозяйственные и строительные работы. Епифаний Коровин помогает обоим оасетаительным(?) советом. Я оставляю вам жалованную грамоту великого князя на эту землю и свою грамоту, в которой я записал всех вас по фамилиям как своих людей. Если явятся представители властей, скажите, что хозяин в отъезде, и покажите им грамоты. Помните при этом, что все вы находитесь в моем единовластном подчинении — никто, кроме меня и великого князя, не имеет права вами распоряжаться. Я дал Гриде и Климу все подробные указания по хозяйству, они также знают, что и где строить, если вдруг меня и вправду долго не будет. Васюк Филин, пленник, которого мы вчера захватили, должен остаться здесь до моего возвращения, когда бы я ни вернулся. Клим отвечает за его охрану. Если через неделю меня здесь не будет, ты, Гридя, отправишься под охраной Гаврилки в Боровский монастырь, найдешь там отца Иосифа и передашь в его собственные руки деньги на постройку нашей церкви. Не забудь получить расписку. Это все.

Василий оглядел озабоченные лица вокруг: взгляд у всех напряженный и чуть растерянный.

— Ну, чего приуныли? — весело спросил он.

— А и правда! — поднялся Епифан и снял шапку. — Я так рассуждаю — чего бояться-то? Раз надо — поезжай, хозяин, и за нас не тревожься — мы за себя, если придется, вполне постоять можем. Наказы все твои выполним, а самого — каждый день ждать будем. Тебе же во всех твоих делах — Пресвятая Богородица помогай!

Василий Медведев ответил на торжественный поклон своих людей, сделал несколько упругих, все ускоряющихся шагов и одним махом вскочил в седло коня. На секунду мелькнула его веселая улыбка и вскинутая на прощанье рука; Малыш встал на дыбы, заржал радостно и протяжно, и вот уже серая спина коня замелькала быстрым пятном меж деревьев и скрылась во тьме…

Когда Василий подъехал к условленному месту у брода, Картымазова еще не было, но Филипп уже ждал на том берегу и помахал факелом. Медведев снял с Малыша седло со всем укрепленным на нем снаряжением и отнес в лодку, чтобы во время переправы ничего не промокло. Появился Картымазов и с ним Аким, крепкий бородатый человек лет сорока пяти, которого Медведев не раз уже видел. Они поздоровались, и Картымазов сказал:

— На такое дело не могу взять с собой никого, кроме Акима. Мой лучший воин и верный друг. Я обязан ему жизнью в Шелонской битве.

Аким смущенно махнул рукой.

— Грех говорить, Федор Лукич, ты ведь сам спасал меня дважды, так что все равно я у тебя в долгу. Только не приведи Господь случая отдавать такие долги…

Василий заметил, что Картымазов одет и вооружен как для дальнего похода. Его доброе задумчивое лицо стало суровым, тоска в глазах как будто сгладилась, и проступил в них холодный блеск, какой бывает у воинов утром перед битвой.

На том берегу их встретил Филипп, и Василий, передав поводья трех лошадей, плывших за лодкой, принялся разгружать снаряжение вместе с Картымазовым и Акимом. Филипп с молодым крепышом лет восемнадцати обтирали мокрых лошадей попоной.