— Не помню… Как утром бреюсь, помню.

«Бред, — подумал Ремезов. — Или разыгрывает?.. А почему он обязательно должен помнить березу? Я тоже не все помню… Психоз… Нет. Чтобы у Игоря психоз… Чушь… Но березу не помнить!.. Что с ним такое?.. Сорвался… Доначальствовался… А с виду вроде крепок». И, глянув на Игоря Козьмича, Ремезов еще раз прикинул, не пора ли увозить его в казенный дом.

Ремезов представил, как санитары ведут размякшего Игоря Козьмича, — и ему стало стыдно, очень стыдно. Все это показалось ему позором и предательством… «Зря он пил», — подумал Ремезов и спросил однофамильца о самочувствии. Игорь Козьмич пожаловался на провалы в памяти, на «черноту в голове». — …Как будто кто-то по потолку ходит, — сказал он.

— Ты устал. Сорвался. Надо успокоить нервы, — докторским тоном произнес Ремезов. Игорь Козьмич помолчал в тишине и вдруг проговорил холодно, совершенно бесчувственно:

— Ты ничего не понял, главный эксперт…

— Чепуха, — уверенно ответил Ремезов, — Все анализы одновременно врать не могут… И потом, таких симптомов не бывает.

— Ты ничего не понял, — снова проговорил Игорь Козьмич механическим голосом. — Вируса нет в организме. Организм для него — только мембрана, через которую надо проникнуть в память…

— Ну, это уже мистика, — пожал плечами Ремезов.

— У памяти нет иммунитета, — словно не слыша его, вещал, как медиум, однофамилец. — Память — среда, в которой он размножается… Ты можешь представить себе рак памяти?

— Но это же… — пробормотал Ремезов, теряясь. — Память ведь тоже в клетках мозга. Не может же она быть где-то не в голове…

Игорь Козьмич шевельнулся и медленно вздохнул:

— Это старая история, — равнодушно сказал он. — Еще никто не находил на вскрытии ни памяти… ни совести… А тебя, — он обернулся к Ремезову, посмотрел на него невидяще, — тебя надо беречь. Тебя в заповедник. Праведников зараза не берет…

Ремезов этим бормотанием, этим наговором сам был наполовину загипнотизирован и, только услышав про «праведника», встрепенулся, разогнал пелену.

— Ты ошибся, Игорь Козьмич, — громко сказал он, невольно надеясь, что ему наконец удастся развеять наваждение, встряхнуть однофамильца. «Вообще не надо было ему пить», — снова подумал он. — Я, с твоего позволения, — не «праведник». Это у тебя студенческий рефлекс на слово «Алтай». У тебя на Алтае и Тибете — все махатмы… А мне что Алтай, что Бологое — все равно. Главное — от тебя удрать… Да, я терпеть не мог Гурмина и не стал бы на него пахать… Да, я не смог работать, как на урановом руднике. Ведь он приказывал… Если б он по-человечески попросил… кто знает, может, и согласился бы. Не там, так здесь… Все равно в жизни без нашего советского риска не обойдешься. Короче, Игорь, в Тмутаракань я подался со злости и зависти. Сам себя утверждал — глядите, какой я хороший… Вот так, Игорь, если дело дошло до исповедей. Ты был прав: мне бы… В мою келью под елью да хорошую бы аппаратуру. Искусить меня легко, ты не думай. Да не тебе, слава богу.

Игорь Козьмич сидел неподвижно, вполоборота к Ремезову.

— Тетку Алевтину порасспросить бы, — вдруг сказал он. — Что она могла забыть?

— А что тетка Алевтина, — усмехнулся Ремезов. — Ей за семьдесят. У нее уже склероз, а не вирус. Она и так ничего не помнит…

— Все-таки ты меня не понимаешь, — с тихой досадой сказал Игорь Козьмич. — А может, ты и прав. Нелепая случайность: на меня комар сел, а на тебя нет…

Он вышел из машины и постоял, оглядываясь по сторонам. Ремезов последовал было его примеру, но потом остался на месте, подумав о холоде снаружи.

— Темно, — сказал Игорь Козьмич, принеся с собой хвойную прохладу. — Переночуем в машине.

Машина сдвинулась на обочину и уперлась в кусты. Игорь Козьмич опустил спинки передних кресел. Этому странному ночлегу Ремезов, однако, не удивился. Сколько ночей уже пришлось на самолет и «авиационный ангар…». Устраиваясь на боку, он только решил, что это лучше, чем ехать. «Игорю как раз проспаться бы… Подумаешь, забыл, как жену зовут…»

Он очнулся, ощутив неприятный, изматывающий зуд. Этот зуд проник в тело еще во сне, сковывая до онемения, как несильный электрический ток. Ремезов с трудом разомкнул сведенные током веки. В машине было светло и, казалось, морозно. Он с трудом шевельнулся и глянул на часы: семь тридцать, и снова ему почудился этот внешний, как бы не касавшийся его холод…

Уже совсем проснувшись, Ремезов догадался, что никакого зуда нет, а есть звук электробритвы, отчетливый, звенящий в ушах. Игорь Козьмич, сняв пиджак, брился. Глядя в зеркальце заднего обзора, он тщательно водил по щеке черным аппаратиком без шнура…

«Утро вечера мудренее», — подумал Ремезов, глядя на белоснежную спину однофамильца.

Из зеркальца над лобовым стеклом на Ремезова глянули глаза Игоря Козьмича, глянули ясно и остро. Он бодрым голосом пожелал Ремезову доброго утра. Ремезов ответил тем же.

«Дурачил он меня», — подумал Ремезов, но утро он встречал где-то на дороге в лесу, рядом сидел однофамилец в официально белом и с бордовым галстуком — это уже мало походило на розыгрыш. Впору было продолжать удивляться. «Посмотрим», — сказал себе Ремезов и ощутил запах дорогой туалетной воды. Игорь Козьмич открыл дверцу и впустил внутрь холод утреннего заморозка. Он вышел наружу и с наслаждением потянулся. Белая сорочка засверкала на солнце, и Ремезов, глядя на него, даже прищурился.

— Хорошо-то как! — сообщил он Ремезову, заглядывая в салон. — Освежиться бы… Ручья поблизости нет, не помнишь?

Ремезов посмотрел на незнакомый лес.

— Я этих мест не знаю… До Лемехова-то далеко?

— …А вот это мы сейчас и выясним, — сказал Игорь Козьмич, садясь за руль. — Брейся, и поедем… Надо же узнать, как тетка Алевтина в зону проникла. Там, у меня, и позавтракаем.

— Где это «у меня»? — не понял Ремезов.

Игорь Козьмич уверенно привел машину к заграждениям, и, увидев их, Ремезов вдруг заметил в себе досаду — оказывается, он подспудно ждал подтверждения вчерашнему феномену, ждал, что однофамилец дорогу не найдет.

Войдя в «авиационный ангар», Игорь Козьмич сразу направился к военным и очень вежливо сказал полковнику:

— Сегодня мы поедем вдвоем. Я сам сяду за руль.

— Не положено так, Игорь Козьмич, — сказал полковник.

— Не положено, — согласился директор. — Но сегодня необходимо исключение.

Как в скафандре, так и за рулем вездехода Игорь Козьмич выглядел очень уверенно, исчезла даже неуклюжесть движений.

Остановка произошла не у дверей филиала ИКЛОН, а у крыльца директорской дачи. На этот раз Игорь Козьмич не забыл даже вытереть у порога ноги, и Ремезову пришлось последовать его примеру.

Игорь Козьмич заговорил только в гостиной. Но сначала он что-то сделал с собой — и скафандр раскрылся. Игорь Козьмич выскользнул из него, потянулся и с наслаждением опрокинулся на диван.

Голоса однофамильца Ремезов не услышал, но догадался, что тот, насмехаясь над большой белой куклой, говорит:

— Что, трусишь?

Ремезов стал шарить по скафандру и тем еще больше рассмешил Игоря Козьмича. Тот легко спрыгнул с дивана и принялся помогать.

В доме оказалось зябко, и Ремезов поежился.

— Мерзнешь? — спросил Игорь Козьмич, сам он, худой, босой, в шерстяном трико, казался йогом. — Пошли утеплимся…

Он повел Ремезова на второй этаж в свой рабочий кабинет. Здесь у него располагался и небольшой гардероб. Игорь Козьмич взял в одну охапку все, что в нем было, и свалил в кресло.

— Выбирай, — сказал он. — У нас ведь один размер…

Ремезов пожал плечами и не решился. Тогда Игорь Козьмич взялся за дело сам, и Ремезов оказался в