универсам. Это место тоже было знакомо и тоже беспощадно переустроено.

— Мы задумали тут международный исследовательский центр.

— На берегу пустынных волн, — угрюмо съязвил Ремезов. — По соседству Лемехово… Чудеса!

Игорь Козьмич повернулся к нему зеркальным экраном.

— Вот именно, — погодя, сказал он без обиды. — Все шло, как по маслу. Французы и японцы помогали. Для них тут экзотика. Короче, обоюдная выгода. По ту сторону, обойдем — увидишь, коттеджи, сауна, бар. Даже свой кегельбан есть… Пошли.

Лаборатории тоже напоминали Ремезову космический корабль. Работать на такой аппаратуре когда- то можно было только во сне, насмотревшись после ужина выставочных проспектов.

— Тебя не хватает, — сказал Игорь Козьмич. — Докторскую сделаешь за год.

— Сегодня и начну, — усмехнулся Ремезов.

Часа четыре они работали молча… Ремезов задал только три вопроса. Сначала он спросил о дезинфекции вивария, потом ему понадобились свежие членистоногие, и Игорь Козьмич выходил за уловителем. Наконец в третий раз, связывая логическую цепь размышлений, Ремезов подумал о штаммах вирусов, развивающихся в нейронах млекопитающих, и задал вопрос о симптоматике заболевания.

— Практически без симптомов, — ответил Игорь Козьмич. — «Оранжерейные» гибриды, формы очень неустойчивые.

— Подожди… — вдруг вспомнил Ремезов. — Была такая неожиданная работа Теффлера и Изуцу. Они отмечали при заражении крыс мгновенное угасание условных рефлексов после перовой же отмены подкрепления пищей…

— Я помню, — без особого интереса ответил Игорь Козьмич. — Всего одна статья. Подтверждений не было.

В «зоне» Ремезов не пришел к новым выводам.

— По-моему, ты все же перестраховался, — сказал он Игорю Козьмичу. — Странно… Ты не похож на перестраховщика. Совсем не похож.

— Да? — рассеянно откликнулся Игорь Козьмич. — Сам голову ломаю, какой дьявол дернул такую панику поднимать. Лемехово, правда, под боком. Но там и кошек-то почти не осталось… Пойдем, — позвал он, — покажу тебе наш «академгородок».

На краю высокого соснового бора стояли коттеджи, своим видом сразу предупреждавшие о международном значении выстроенного в глубинке филиала ИКЛОН АН СССР. Дальше, за коттеджами среди деревьев, виднелись еще более степенные дома, дачи генеральского, академического, артистического пошиба.

— А там что? — обратил на них внимание Ремезов.

— Там наши дачи, — ответил Игорь Козьмич. — В частности, моя и моего предшественника.

У Ремезова открылись глаза. Так вот каким ветром занесло этот международный центр в лес, к Лемехову! Ремезов знал академиков, которые добивались строительства институтов и научных центров поблизости от своих дач, и порой — с сокрушительными экологическими последствиями в местном масштабе. Да что там институты! Целые отрасли науки, получавшие модные, гибридные наименования — создавались, утверждались в руководство новоиспеченному корифею или сыну корифея, испеченного и вышедшего в тираж несколько раньше.

— Ясно, — сказал Ремезов. — Международный центр, говоришь? Новые Васюки… Ты, Игорь, — метафизик.

— Отнюдь, — отказался Игорь Козьмич. — Я как раз вульгарный материалист. Все должно быть удобно, под руками…

На просторной террасе стояла светлая деревянная мебель, элегантно стилизованная под крестьянский быт: обеденный стол и скамейки. На стене висела весьма высокого качества — видимо, импортная — репродукция картины Босха — членистоголовые уродцы, круглые, рогатые горы над лугами и лесами… Игорь Козьмич раскрыл дверцу холодильника.

— Только завез датского пива и сервелата… Все пропадает, — с досадой проговорил он. — Ну и черт с ним!

— Неплохо устроился, — оценил Ремезов. — Небось международные симпозиумы на дому собираешь?

— Секцию собирал как-то, — вполне непринужденно, без зазнайства признал Игорь Козьмич.

Игорь Козьмич рассказывал без тени хвастовства. Он быстро освоился в новой жизни, не выглядел в ней нуворишем… и говорил с открытой, доверительной непосредственностью, показывал свои палаты с достоинством не выродившегося, не поиздержавшегося разумом отпрыска боярского рода.

— А я, веришь ли, временами тебе сильно завидую, — с мечтательным вздохом сказал Игорь Козьмич. — Думаю иногда, а не бросить ли все к чертям, не махнуть ли… к тебе на Алтай. Тихо, горы, к Шамбале поближе… Организовать там эпидемиологическую службу по последнему слову. Тебя — главврачом, а? Крепкое дело, и результат всегда виден; люди на улице здороваются. Меня всегда к земской медицине тянуло, да все как-то за ближайший кусок хватался.

— Зато город заложил, — заметил Ремезов. — И отсель грозишь шведу.

Презрение к «дачному академику» улетучилось: что-то вдруг жалкое появилось в этой неуклюже сгорбившейся «снежной бабе».

Когда заперли дверь и спустились на тропинку, Ремезов подождал, пока Игорь Козьмич повернет к институту, и сказал:

— Ты мне, Игорь, главного не показал.

— Чего? — Остановившись, скафандр неловко повернулся.

— Лемехово… Ты думаешь, зачем я сюда напросился?

Сверкая на солнце, как арктический торос, скафандр стоял в зеленой траве неподвижно. Наконец скафандр пошевелился.

— Больше двух километров… — послышался голос Игоря Козьмича, и по этому предупреждению Ремезов понял, что однофамилец принял вызов. В наушниках что-то щелкнуло, и голос Игоря Козьмича позвал: — Станислав, слышишь нас?

— Слышу, Игорь Козьмич, — откликнулся лейтенант.

— Часа через два захвати нас из Лемехова.

— Так я подброшу, Игорь Козьмич! — удивился лейтенант.

— Не надо, Станислав, спасибо. У нас по дороге дела.

Они обогнули озеро и поднялись в заозерный лес, уже другой, полный не сосен, а дремучих елей с низко отвисшими толстыми ветвями в лохматых рукавах серых лишайников. Ветви опускались в густую рябь высоких папоротников.

И вот на высоте пологой горы лес распахнулся сразу настежь — и внизу встала, вся целиком, родная картина. Темные, грузные, с высокими слепыми окнами избы Лемехова, Само-озеро, сбившиеся у мостков, как осенние листья, лодки, провалившиеся в прибрежный бурьян бани… на том берегу, усеянном голыми и белесыми, как кости, бревнами, — такие же дома Быстры, из которых — это видно было издалека — только два или три были покинуты недавно, а остальные уже не одну зиму стояли остывшие. Ремезов глянул на левый угол Лемехова, за Бочарную Слободку: валуны виднелись, а раздвоенная береза с канатом на толстом черном суке сгинула…

Ремезов с трудом перевел дыхание, даже успев испугаться, что в скафандре кончается кислород… Потом вспомнил, что дышит воздухом снаружи. Он смотрел на Лемехово, и снова вместо грустных и светлых воспоминаний представлялось ему, как снизу увидели бы на горке их, двух появившихся из лесу «марсиан»: как охнули бы женщины, обронив с мостков в воду белье, как высунулись бы в окна, приложив к бровям руки, старики, как заметались бы с ошалелым лаем собаки, как пустились бы наутек к домам, к матерям ребята, и девчонки визжали бы, волоча ревущих малышей и не поспевая за братьями, уже пропавшими во дворах…

Но деревни стояли в безмолвном оцепенении, не пугаясь ничего и не радуясь ничему, с мертвым безразличием принимая любое нашествие. И тогда Ремезов подумал, что они — вроде космонавтов, вернувшихся спустя тысячелетия, когда на Земле уже не осталось никого.

— Пойдем через кладбище, — предложил Игорь Козьмич.