Вымыл и высушил миску, снова положил ее в раковину и налил туда глицерина. В раковине имелась резиновая затычка на цепочке. Он вставил ее в сливное отверстие таким образом, чтобы оно закрывалось не полностью. Затем открыл кран. Когда уровень воды в раковине достиг края миски, он слегка повернул кран, но не до конца, и теперь вода из раковины вытекала с такой же скоростью, с какой и наливалась туда, а уровень воды оставался постоянным, не заливая миску.

При выполнении следующего этапа погибло больше анархистов, чем от рук охранки.

Очень осторожно он начал добавлять кислотную смесь в глицерин, все время аккуратно помешивая стеклянной палочкой.

В его комнате было очень тепло.

Время от времени над миской поднимался завиток красновато-коричневого дыма, знак того, что химическая реакция выходила из-под контроля. Тогда Феликс прекращал добавлять кислоту, но продолжал помешивать до тех пор, пока струя воды в раковине не охлаждала миску и не выправляла реакцию. Когда пары улетучивались, он ждал минуты две, а потом вновь принимался за дело.

«Вот так погиб Илья, – вдруг вспомнилось ему, – над раковиной в подвале, смешивая кислоту и глицерин». Может быть, он слишком торопился. Когда они потом там все убрали, от Ильи уже ничего не осталось.

День клонился к вечеру. Воздух стал прохладнее, но Феликс по-прежнему обливался потом. Рука его ни разу не дрогнула. Он слышал, как на улице кричали дети, распевая считалку: «Соль, горчица, уксус, перец, соль, горчица, уксус, перец». Он жалел, что у него не было льда. Жалел, что не было электричества. Комната заполнилась кислотными парами. В горле у него запершило. Смесь в тазу оставалась чистой.

Ему стал сниться сон наяву. Будто в его убогое жилище вошла Лидия, улыбающаяся, обнаженная, но он велел ей уйти, сказав, что слишком занят. «Соль, горчица, уксус, перец».

Он вылил последнюю бутыль с кислотой так же медленно и осторожно, как и первую.

Продолжая помешивать, он пустил струю воды посильнее, чтобы она теперь заливалась в таз, а затем тщательно смыл лишнюю кислоту.

И после всех этих процедур у него получился целый таз настоящего нитроглицерина.

Эта жидкая взрывчатая смесь была в двадцать раз мощнее пороха. Она даже не нуждалась в специальном детонаторе, так, ее можно было взорвать с помощью спички или тепла от ближайшего огня. Феликсу был известен случай с одним головотяпом, носившим бутылку с нитроглицерином в нагрудном кармане пиджака, пока та не сдетонировала от тепла его же собственного тела, убив его самого, еще троих людей и лошадь на одной из улиц Петербурга. Бутыль с нитроглицерином обязательно взорвется, если ее разбить, уронить на пол, потрясти или просто сильно дернуть.

С необычайной осторожностью Феликс опустил в таз пустую, чистую бутылку и ждал, когда взрывчатая жидкость медленно заполнит ее. Когда бутыль наполнилась, он закрыл ее, проверив, не осталось ли нитроглицерина между горлышком бутылки и стеклянной пробкой.

В миске же осталось немного смеси. Разумеется, ее нельзя было просто вылить в раковину.

Феликс подошел к кровати и взял подушку. По всей видимости, она была набита чем-то хлопчатобумажным. Проделав в ней маленькую дырку, он вытащил клочок содержимого. Там были обрезки тряпья и немного пера. Он вывалил часть набивки в таз с оставшимся нитроглицерином. Хлопчатая смесь хорошо его впитала. Тогда Феликс вывалил еще набивки, пока вся жидкость не поглотилась ею, затем скатал все в шар и завернул в газету. Получилось нечто более основательное, вроде динамита – собственно, это и был динамит. Он взорвется не так резко, как жидкая смесь. Чтобы взорвать такую бомбу, надо было поджечь газету, хотя это и не гарантировало успеха: что на самом деле было нужно, так это бумажная соломинка, наполненная порохом. Однако, Феликс не собирался применять динамит, ему необходимо было действовать наверняка и быстро.

Он снова вымыл и высушил таз. Заткнув раковину пробкой, наполнил ее водой и осторожно опустил туда бутыль с глицерином, чтобы остудилась.

Поднялся наверх и отдал Бриджет ее миску.

Вернулся к себе вниз и посмотрел на приготовленную бомбу в раковине. Подумал про себя: «Я не боюсь. Весь этот день я не испытывал страха перед смертью. Страх мне по-прежнему неведом».

Это обрадовало его.

Он вышел из дома и направился в отель «Савой» на разведку.

Уолден заметил, что за чаем и Лидия, и Шарлотта сидели притихшие. Он тоже был задумчив. Беседа текла вяло.

Переодевшись к ужину. Уолден сидел в гостиной, потягивая шерри, и ждал, когда к нему спустятся жена и дочь. Они были приглашены на званый ужин к семейству Понтедерви. Вечер был такой же теплый, как и накануне. Пока что хоть погода этим летом удалась на славу.

Заточение Алекса в отеле «Савой» нисколько не ускорило неспешный ход переговоров с русскими. Алекс был ласков как котенок, но и как котенок же обладал удивительно острыми губами. Уолден изложил ему контрпредложение – международный контроль над выходом из Черного моря в Средиземное. Алекс коротко ответил, что этого недостаточно, так как в случае войны, а именно тогда проливы приобретут особую важность, ни Британия, ни Россия при всем их желании не смогут помешать Турции закрыть их. России необходимо было не только право прохода через проливы, но и сила для осуществления этого права.

Пока Уолден и Алекс спорили о том, как сделать так, чтобы Россия обладала этой силой, немцы закончили расширение Кильского канала, стратегически очень весомого проекта, дающего возможность их дредноутам после боев уходить из Северного моря в тихую Балтику. Кроме того, золотые запасы Германии достигли рекордного уровня благодаря финансовым операциям, что заставило Черчилля поспешить в мае с визитом к Уолдену. Германия, как никогда, была подготовлена к войне, и с каждым прошедшим днем англо-российский союз становился все более необходим. Но Алекса отличала необычайная выдержка – он не хотел спешить с уступками.

По мере того, как Уолден больше узнавал о Германии, ее промышленности, администрации, армии и природных ресурсах, он все яснее понимал, что у той есть все шансы стать вместо Британии самой сильной страной в мире. Лично его мало волновало, была ли Британия первой, второй или даже девятой, лишь бы она была свободной. Он любил Англию. Гордился своей страной. Ее промышленность давала работу миллионам, а ее демократия служила примером остальному миру. Граждане ее становились все образованнее, и как следствие, все больше людей получало право голоса. Даже женщины, рано или поздно, получат его, в особенности, если перестанут бить окна. Он любил ее поля и холмы, оперу и мюзик-холл, яркое неистовство столицы и медленный, спокойный ход сельской жизни. Гордился ее изобретателями, драматургами, предпринимателями и ремесленниками. Англия была чертовски превосходная страна, и никаким тупоголовым пруссакам не удастся погубить ее: он, Уолден, этого не допустит.

Но его все время беспокоила мысль, а в состоянии ли он не допустить этого. Он задумался, достаточно ли хорошо он понимал современную Англию с ее анархистами и суфражистками, с ее правительством, возглавляемым такими смутьянами, как Черчилль и Ллойд-Джордж, подрываемую усилившейся лейбористской партией и все крепнущими профсоюзами. Во главе страны по-прежнему стояли люди из круга Уолдена: жены составляли высший свет, а мужья – касту сильных мира сего, но страной уже нельзя было управлять по-старому. Иногда Уолдена охватывало ужасно гнетущее чувство, будто буквально все выходит из-под контроля.

Вошла Шарлотта, напомнив ему, что в настоящее время, видимо, не только политика начала ускользать от его хватки. На дочери все еще было платье для чая. Уолден сказал:

– Нам скоро уходить.

– Я бы хотела остаться дома, – проговорила она. – У меня немного разболелась голова. – Если сейчас же не предупредить повариху, то у тебя не будет горячего ужина.

– Мне он и не понадобится. Я лишь перекушу у себя в комнате.

– Ты слишком бледна. Выпей стаканчик шерри, это прибавит тебе аппетита.

– Хорошо.

Она села, и он налил ей шерри. Передавая стаканчик, он сказал ей:

– У Энни теперь есть работа и дом.