Лежа ничком, раскинув руки и ноги, чтобы затормозить скольжение, Дикштейн дюйм за дюймом полз по крыше. Скат ее был крут, зацепиться на ней было не за что, и от дождя сильно скользила. «Копарелли» качался на волнах, и в такт с его движениями крыша вздымалась, опадала, покачивалась с боку на бок. Дикштейну оставалось только прижиматься к ее мокрому металлическому покрытию, стараясь замедлить сползание.

На передней кромке крыши размещался навигационный фонарь. Если он доберется до него, то спасен, потому что сможет ухватиться за кронштейн. Но продвигался он до ужаса медленно. Он одолел около фута, но тут крыша встала дыбом, и он соскользнул назад, едва успев ухватиться за ее край, чтобы окончательно не упасть. Несколько секунд он висел, уцепившись, в тридцати футах над палубой. Судно качнулось в другую сторону, он успел забросить ногу на крышу и буквально вцепился ногтями в окрашенный металл.

Наступило мучительное затишье.

«Копарелли» качнулся назад.

Дикштейн заскользил вперед, все быстрее и быстрее, приближаясь к стойке навигационного фонаря.

Но корабль уже бросило в другую сторону, крыша вскинулась, и он покатился по ней, не дотянувшись до стойки всего лишь около ярда. Снова вжался руками, ногами и всем телом в металл, пытаясь продвинуться хоть чуть дальше: снова завис над палубой; но на этот раз он держался правой рукой, и автомат, соскользнув с плеча, свалился в шлюпку под ним.

Корабль несколько раз бросило на волнах, и Дикштейн увидел, что он с нарастающей скоростью скользит к стойке навигационного фонаря. На этот раз он уцепился обеими руками. Стойка была примерно в футе от передней кромки крыши. Сразу же под ней располагалось окно мостика, стекло в котором уже было давно выбито, и из оконного проема торчали автоматические стволы.

Дикштейн держался за стояк, но не мог предотвратить дальнейшего скольжения. Его тело неудержимо тянуло к кромке крыши. Он заметил, что вдоль нее, не в пример боковым сторонам, тянулся металлический желоб, предохранявший стекла мостика от дождевых потоков с крыши. Когда его тело оказалось на самом краю, он отпустил стойку, перевалил через желоб, ухватился пальцами за его металлический изгиб и сделал резкое размашистое движение обеими ногами. Он пролетел вперед ногами сквозь выбитый оконный проем и приземлился как раз посреди мостика. Чтобы смягчить удар, он приземлился на колени и сразу же выпрямился. Автомата у него не было и не было времени выхватить пистолет или нож. По обе стороны от него стояли два араба, поливавшие палубу огнем. Когда Дикштейн поднимался, они поворачивались к нему, и на их лицах застыло нескрываемое изумление.

На несколько сантиметров Дикштейн оказался ближе к одному из стрелков. Он нанес ему резкий удар ногой, который, скорее, в силу удачи попал тому в локоть, моментально парализовав руку, в которой он держал автомат. Дикштейн тут же прыгнул к другому автоматчику. Ствол развернулся навстречу нападавшему, но с запозданием на долю секунды: Дикштейн поднырнул под него. Он вскинул правую руку, нанося самый жестокий удар из всех ему известных: тыльная часть ладони пришлась точно в подбородок арабу, и его голова откинулась назад, подставившись под второй удар, который Дикштейн нанес по законам карате, перерубив ему кадык.

Прежде, чем тот успел опуститься на палубу, Дикштейн схватил его за куртку и подтянул к себе, закрывшись от другого араба. Тот успел уже вскинуть автомат. Дикштейн толкнул обвисший на его руках труп навстречу оружию, открывшему огонь. Тело мертвеца приняло в себя очередь и повалилось на араба, который, потеряв равновесие, сделал шаг в открытую за его спиной дверь и рухнул на палубу.

В штурманской находился и третий человек, перекрывавший подход снизу. В течение тех секунд, что Дикштейн находился на мостике, он успел встать и повернуться. Дикштейн узнал Ясифа Хассана.

Мгновенно присев на корточки, Дикштейн выкинул ногу и толкнул сорванную с петель дверь, что лежала между ним и Хассаном. Она скользнула по палубе, ударив Хассана по ноге. Этого хватило, чтобы тот на мгновение потерял равновесие, но когда он взмахнул руками, пытаясь сохранить его, Дикштейн уже был рядом с ним.

До этого момента Дикштейн действовал как машина, рефлекторно реагируя на все, что противостояло ему, отключив нервную систему и позволяя руководить собой только тренировке и инстинкту; но сейчас он осознал, что происходит. Теперь перед ним оказался враг всего, что было ему дорого, всего, что он любил, и им овладели дикая ненависть и слепая ярость.

Они придали ему дополнительную мощь и быстроту движений, о которых он и не подозревал.

Он перехватил руку Хассана, в которой был автомат, в кисти и у плеча и резким рывком вниз переломил ее о колено. Хассан вскрикнул, и автомат выпал из его парализованной руки. Развернувшись, Дикштейн нанес сопернику резкий удар локтем, который пришелся тому под ухо. Хассан развернулся, падая. Оказавшись сзади, Дикштейн схватил его за волосы, оттянув голову, а когда Хассан попытался, дернувшись, освободиться от него, он поднял ступню и нанес четкий удар. Его пятка пришлась в основание черепа Хассана, когда тот пытался повернуть голову. Раздался сухой треск, и голова, безвольно мотнувшись, свесилась на плечо.

Дикштейн отпустил его, и тело Хассана, обмякнув, свалилось на палубу.

Он смотрел на поверженного врага, и звон в ушах говорил о владевшем им возбуждении.

И тут только он увидел Коха.

Инженер висел на веревках, которые приматывали его к креслу, бледный как смерть, но в сознании. Его одежда была залита кровью. Дикштейн вынул нож и перерезал веревки. Только тут он увидел руки Коха.

– Господи, – только и смог вымолвить он.

– Я буду жить, – пробормотал Кох.

Дикштейн взял автомат Хассана и проверил магазин. Он был почти полон. Оглядевшись на мостике, нашел ревун.

– Кох, – сказал он, – можешь ли ты сползти с этого кресла?

Встав, Кох пошатнулся, и Дикштейн успел поддержать его и подтащить по мостику.

– Видишь эту кнопку? Я хочу, чтобы ты медленно сосчитал до десяти, а потом нажал ее.

Кох помотал головой, чтобы к нему вернулась ясность мышления.

– Думаю, что справлюсь.

– Начинай. Итак…

– Раз, – начал считать Кох. – Два…

Дикштейн спустился в кают-компанию и выбрался на вторую палубу, которую уже очистил несколько ранее. Она по-прежнему была пуста. Он прошел еще дальше и остановился у трапа, который вел в кают- компанию. Он прикинул, что еще оставшиеся в живых федаины должны быть здесь: прижавшись к переборкам, они стреляют сквозь иллюминаторы и дверные проемы; один или два, наверно, наблюдают за кают-компанией. Надежного и безопасного способа взять столь укрепленную позицию не существовало.

Давай же, Кох!

Дикштейн прикинул, что в кают-компании он может провести не более нескольких секунд. В любой момент один из арабов может двинуться проверить, что тут делается. Если Кох потерял сознание, ему самому придется подняться наверх и…

Раздался ревун.

Дикштейн прыгнул ногами вперед. Еще в полете он открыл огонь. У подножья трапа стояли два человека. Он уложил их первыми. С внешней стороны огонь пошел по нарастающей. Дикштейн стремительно полуобернулся и припал на колено, чтобы представлять собой как можно меньшую цель, и прошил очередью федаинов, стоящих вдоль переборки. Внезапно к нему присоединился еще один автомат Иша, поднявшегося снизу: в дверях показался безостановочно стрелявший Фейнберг, а в других – Доврат, не обращающий внимания на свое ранение. И, словно по сигналу, все они прекратили стрелять, и наступившая тишина обрушилась на них, подобно грому.

Все федаины были мертвы.

Дикштейн, не поднимаясь с колен, в изнеможении опустил голову. Через несколько секунд,