Дикштейн кивнул.

– Да. У вас есть хорошая возможность попасть на борт незамеченными. Но не открывайте огня, пока последний из нас не поднимется на палубу.

Кивнул и Аббас.

– Я вижу, что в моей команде и Поруш. Ты же знаешь, что он мой зять, муж сестры.

– Да. Кроме того, я знаю, что он единственный женатый человек здесь. И, думаю, у тебя есть право позаботиться о нем.

– Спасибо.

Фейнберг поднял глаза от лезвия ножа, которое он острил. Теперь тощий ньюйоркец не улыбался.

– Что ты знаешь об этих арабах?

Дикштейн нерешительно покачал головой.

– Они могут быть и регулярной армией и федаинами.

Фейнберг ухмыльнулся.

– Будем надеяться, что армейские – стоит им только увидеть наши рожи, сразу сдадутся.

Шутка была не из лучших, но все облегченно расхохотались.

– Поймите, – сказал Дикштейн, – они предполагают, что, по нашему мнению, нас ждет совершенно пустое судно. И их засада должна быть жуткой неожиданностью для нас. Они ждут легкой победы – но мы подготовились к бою. И кроме того, будет темно…

Открылась дверь и вошел капитан.

– Мы в виду «Копарелли», – сказал он.

Дикштейн встал.

– Пошли. Удачи – и пленных не брать.

Три шлюпки отвалили от «Штромберга» незадолго перед рассветом.

Через несколько секунд они уже не видели судна, оставшегося за кормой. Оно притушило навигационные огни, освещения ни на палубе, ни в каютах не было, даже в тех, что располагались ниже ватерлинии, дабы ничто не могло предупредить «Копарелли».

В течение ночи погода ухудшилась. Капитан «Штромберга» сказал, она еще не такая плохая, чтобы заслужить название шторма, но дождь налетал порывами столь мощными, что ведро со звоном летало по палубе, а волны были так высоки, что Дикштейну пришлось изо всех сил вцепиться в банку, на которой он сидел в шлюпке.

На какое-то время они словно зависли в непроглядной тьме, когда ничего не было видно ни спереди, ни сзади. Дикштейн даже не мог различить лиц тех четверых, что были с ним в шлюпке. Нарушил молчание Фейнберг:

– Я все же считаю, что стоило отложить рыбалку до рассвета.

Легкий свист дал понять, что наступила полночь.

Дикштейн предпринял те же предосторожности, что и прочие: под непромокаемой курткой и спасательным жилетом он надел старый вязаный пуловер отца, в нагрудном кармашке которого лежали старые часы. Однажды они уже приняли на себя немецкую пулю.

Дикштейну было свойственно логическое мышление, но порой ему казалось, что он слегка сходит с ума. Его роман с Сузи и ее предательство все перевернули в нем; все прежние ценности и мотивы действий были отброшены, а новые сейчас рассыпались в прах. Его по-прежнему беспокоили лишь строго определенные вещи: он хотел победить в этой схватке, он хотел, чтобы уран достался Израилю, и он хотел убить Ясифа Хассана; единственное, что его не беспокоило – он сам. Внезапно его покинуло ощущение страха перед пулевым ранением, перед болью и смертью. Сузи предала его, и он больше не ощущал всепоглощающей страсти и желания жить долго и счастливо всю оставшуюся жизнь. Если Израиль обзаведется своей бомбой, Эстер успокоится в мире. Мотти дочитает «Остров сокровищ», а Игал будет выращивать свой виноград.

Он сжал под курткой ствол автомата.

Шлюпка перевалила через гребень волны, и внезапно перед ними вырос борт «Копарелли».

Несколько раз притормаживая и прикидывая, как добиться мгновенного успеха, Леви Аббас подвел свою шлюпку к самому носу «Копарелли». Белый фонарь над головой мешал четко различать все вокруг, но нависающий над ним изгиб борта скрывал суденышко от глаз любого, кто оказался бы на палубе или на мостике. Когда шлюпка подошла к свисающему трапу, Аббас обвязался под курткой канатом. Помедлив, он скинул ее, отвязал автомат и повесил его себе на шею. Стоя одной ногой в шлюпке, а другой опираясь на планшир, он, дождавшись подходящего момента, прыгнул.

Ему удалось вцепиться в трап ногами и руками. Размотав канат, он привязал его к нижней перекладине. Поднявшись по лестнице почти доверху, он остановился. Все должны перевалить перила, держась как можно ближе друг к другу, почти одновременно.

Обернувшись, он посмотрел назад. Шаррет и Шапир уже были на трапе сразу же за ним. Пока он смотрел, прыгнул и Поруш, но промахнулся, не успел ухватиться за перекладину, и на мгновение у Аббаса сперло дыхание в горле; но Поруш скользнул вниз лишь на одну ступеньку, после чего зацепился локтем и восстановил равновесие.

Аббас подождал, пока Поруш подтянулся к Шапиру, и после чего перевалился через перила. Мягко приземлившись на четвереньки, он растянулся вдоль борта. Остальные столь же беззвучно последовали за ним: раз, два, три. Они оказались на свету, и их было ясно видно.

Аббас огляделся. Шаррет был самым маленьким и обладал верткостью змеи. Аббас прикоснулся к его плечу и показал через палубу.

– Прикрой-ка нас с того борта.

Шаррет ужом проскользнул два ярда открытой палубы и почти полностью скрылся за приподнятым комингсом люка. Затем продвинулся еще немного вперед.

Аббас огляделся. В любой момент их могут обнаружить; они так ничего и не поймут, пока их не остановят очереди. Быстрее, быстрее! Тут же на носу стоял кабестан для подъема якоря с большой кучей цепей рядом.

– Шапир, – показал Аббас, и тот подполз к указанной позиции.

– Мне нравится кран, – сказал Поруш.

Аббас глянул на высящийся над ними деррик, который господствовал над всей носовой палубой. Кабинка машиниста крана была примерно в десяти футах. Позиция там была довольно опасной, но давала тактические преимущества.

– Давай, – кивнул он.

Поруш пополз вперед, по следам Шаррета. Наблюдая за ним, Аббас думал: толстая у него задница – сестра явно перекармливает его. Добравшись до крана, Поруш начал карабкаться по лестничке. Аббас затаил дыхание – если кому-то из врагов доведется сейчас взглянуть в ту сторону, пока Поруш на лестнице… но он уже забрался в кабину.

За спиной Аббаса на носу высилась небольшая надстройка, прикрывавшая несколько ступенек короткого трапа, что вел к двери внизу. Места там было немного и совершенно ясно, что там не размещалось ничего важного – скорее всего, судовая кладовка. Он сполз туда и осторожно приоткрыл скрипнувшую дверь. За ней была темнота. Прикрыв дверь, он повернулся и положил ствол автомата на верхнюю ступеньку, испытывая удовлетворение, что успел расставить всех по местам.

На корме свет еле мерцал, и шлюпка Дикштейна без помех приблизилась к лестнице, свисавшей с правой стороны кормы. Гибли, руководитель группы, с трудом удерживал шлюпку на месте. Дикштейн нащупал багор на дне ее и притянулся к борту «Копарелли», пока волны старались оторвать их.

Гибли, который пришел из армии, настаивал на соблюдении старой израильской военной традиции, когда офицеры ведут своих подчиненных в бой, а не командуют ими сзади: он должен идти первым. Он