опасалась, как бы отец не убил ее возлюбленного.

Поскольку она почти убедила себя в этом, она смогла широко улыбнуться и сказать:

– Кто хочет кофе? Я только что приготовила его.

Отец поцеловал ее в щеку.

– А, я и не подозревал, что ты вернулась, моя дорогая.

– Я только что вошла и уже подумывала пойти поискать тебя. – Почему я вру ему?

– Ты, должно быть, не знаешь Ясифа Хассана – он был одним из моих студентов, когда ты была совсем маленькой.

Хассан поцеловал ей руку и уставился на нее с выражением человека, когда-то знавшего Эйлу.

– Всеми своими черточками вы столь же прекрасны, как и ваша мать, – сказал он, и в его голосе не было ни игривости, ни даже лести: в нем звучало изумление.

– Ясиф был тут всего несколько месяцев назад, – сказал отец, – вскоре после того, как нас посетил его сокурсник – Нат Дикштейн. Думаю, ты помнишь Дикштейна, но когда появился Ясиф, ты уже куда-то улетела.

– А тут была какая-то св… связь? – спросила она, молча проклиная себя, что позволила себе запнуться на последнем слове.

Двое мужчин переглянулись, и отец кивнул.

– В общем-то была.

И тут она поняла, что все – правда, она не ослышалась, они в самом деле собираются убить единственного человека, которого она любит. Она почувствовала опасную близость слез и торопливо отвернулась, делая вид, что занялась чашками.

– Я хотел бы попросить тебя, чтобы ты кое-что сделала, моя дорогая, – обратился к ней отец. – Нечто очень важное, ради памяти твоей матери. Садись.

Держись, сказала она себе; хуже быть не может, прошу тебя.

Она глубоко вдохнула, повернулась и села лицом к нему.

– Я хочу, – сказал отец, – чтобы ты помогла Ясифу найти Ната Дикштейна.

С этой минуты она возненавидела отца. Внезапно, в долю секунды, она поняла, что его любовь к ней – обман, что он никогда не видел в ней личность, что он использовал ее, как использовал мать. Никогда больше она не будет заботиться о нем, обслуживать его, никогда больше ее не взволнует, как он себя чувствует, не страдает ли от одиночества, что ему нужно… В этой вспышке озарения и ненависти она поняла, что в один день мать тоже стала относиться к нему точно так же; и что теперь она может вести себя с ним, как Эйла, и так же презирать его.

Эшфорд продолжил:

– Есть некий человек в Америке, который может знать, где Дикштейн. Я хочу, чтобы ты отправилась туда вместе с Ясифом и узнала это у него.

Она ничего не сказала. Хассан принял ее молчание за признак непонимания и стал объяснять:

– Видите ли, этот Дикштейн – израильский агент, работающий против нашего народа. Мы должны остановить его. Кортоне, то есть человек в Буффало, может быть, помогает ему, и в таком случае помогать нам он не будет. Но он может помнить вашу мать и в таком случае пойдет на сотрудничество с вами. Вы даже можете сказать ему, что вы с Дикштейном любовники.

– Ха-ха! – во вспышке Сузи проскользнули едва ли не истерические нотки, и ей оставалось только надеяться, что они не поймут их причины. Она справилась с собой, онемев и оцепенев с бесстрастным лицом, пока они рассказывали ей об урановой руде, о человеке на борту «Копарелли», о радиомаячке на «Штромберге», о Махмуде и о его планах захвата судна, и какое значение он может иметь для палестинского освободительного движения; в конце концов, она в самом деле онемела, и ей не надо было притворяться.

Наконец, ее отец сказал:

– Так, моя дорогая, ты сможешь помочь? Возьмешься ли?

С усилием, которое удивило ее самое, она одарила их самой яркой из улыбок стюардессы, встала и сказала:

– Так сразу и не решишь. Я подумаю, пока буду в ванной.

И она вышла.

Постепенно перед ней все стало всплывать и проясняться, пока она лежала в ванной, в горячей воде, отделенная от них накрепко запертой дверью.

Вот, значит, что предстояло сделать Нату до того, как они смогут опять увидеться: украсть судно. А потом, как он сказал ей, он не упустит ее из виду, самое малое, на десять или пятнадцать лет… Может быть, это означает, что он бросит свою работу.

Но, конечно же, ничто из его планов не удастся, потому что враги осведомлены о них. Русские собираются протаранить судно Ната, а Хассан хочет первым захватить его и устроить на нем засаду. Так или иначе, но Дикштейну угрожает опасность. Так или иначе, но его уничтожат. Сузи может предупредить его.

Если бы только она знала, где он.

Насколько эти люди внизу ничего не знают о ней! Хассан просто убежден, как любой араб, мужчина- шовинист, свинья, что она безропотно сделает все, что он ей сказал. Отец же предположил, что она слепо примет сторону палестинцев, потому что он их поддерживает, а она – его отпрыск. Он никогда не догадывался, о чем и как думает его дочь; точно так же он относился и к жене. Эйла без труда могла водить его за нос: он никогда даже не подозревал, что она может быть иной, чем он себе воображал.

Поняв наконец, что она должна делать, Сузи снова перепугалась.

Но как бы там ни было, это единственный способ найти Натаниеля и предупредить его.

«Найди Ната», – вот чего они от нее хотели.

Она не сомневалась, что может обмануть их, потому что они были уверены – она на их стороне, чего и в помине не было.

Так что она сделает то, чего они от нее ждут. Она найдет Ната – а потом предупредит его.

Но не ухудшит ли она дело? Если она пустится на его поиски, то выведет их на Ната.

Но если даже Хассан не обнаружит его, Нату будет угрожать опасность со стороны русских.

А если его удастся предупредить, он сможет избежать как той, так и другой ловушки.

К тому же, может быть, ей удастся избавиться от Хассана еще до того, как она доберется до Ната.

Какой выбор? Ждать, делая вид, что ничего не случилось, надеясь услышать телефонный звонок, который так никогда и не раздастся… Она понимала, что в какой-то мере ею руководило желание увидеть Дикштейна. Заставляло ее думать подобным образом и предположение, что во время захвата судна он может погибнуть, и ей предоставляется единственная возможность спасти его. Но, кроме того, были и другие веские причины: ничего не делая, она может разрушить планы Хассана, но оставались русские со своим замыслом.

Наконец она приняла решение. Она будет делать вид, что работает на Хассана, и это поможет ей найти Натаниеля.

Как ни странно, она была счастлива. Ее приперли к стенке, но она чувствовала внутреннюю свободу; она покорилась отцу, но в глубине души не сомневалась, что одержит над ним верх; как бы там ни было, но она предана только Натаниелю.

Но она была очень-очень испугана.

Она вылезла из ванны, вытерлась, оделась и спустилась вниз, дабы обрадовать мужчин хорошими вестями.