не бросилось в глаза. Комната была чистой, и кровать аккуратно застелена. На ночном столике лежала книга о шахматах и вечерняя газета. Не пахло ни алкоголем, ни табаком. Корзинка для бумаг была пуста. В маленьком пластиковом черном дипломате на стуле лишь смена чистого белья и свежая рубашка.
– Этот тип путешествует лишь с одной рубашкой, – пробормотал Ростов.
Ящики комода были пусты. Ростов заглянул в ванную. Он увидел в ней зубную щетку, электробритву с набором розеток для подключения к разным штепселям и – единственная личностная примета – набор содовых таблеток от изжоги.
Ростов вернулся в спальню, где Тюрин заканчивал собирать телефон.
– Все готово.
– Сунь-ка еще один к изголовью, – сказал Ростов.
Тюрин приклеивал «клопа» к стенке за изголовье кровати, когда зазвонил телефон.
Если бы Дикштейн вернулся, наблюдатель в холле должен был позвонить в номер Дикштейна по внутреннему телефону и после двух звонков повесить трубку.
Зуммер подал второй сигнал. Ростов с Тюриным в ожидании молча застыли на месте.
Еще один сигнал.
Они расслабились.
Телефон замолчал после седьмого звонка.
– Хорошо, чтобы у него была машина, куда мы могли сунуть подслушку, – сказал Ростов.
– У меня есть пуговица.
– Что?
– «Клоп» в виде пуговицы.
– Я даже не знал, что такие штуки существуют.
– Это новинка.
– У тебя есть иголка? И нитки?
– Конечно.
– Тогда валяй.
Открыв чемоданчик Дикштейна и не меняя порядка сложенных в нем вещей, Тюрин оторвал одну из пуговиц, аккуратно вытащив обрывки ниток. Несколькими точными стежками он приметал другую пуговицу. Его пухлые пальцы двигались с удивительной легкостью и уверенностью.
Ростов наблюдал за ним, но его мысли были далеко отсюда. Ему необходимо знать, что говорит и делает Дикштейн. Израильтянин может найти подслушку в телефоне и в изголовье кровати; он может вообще не надеть рубашку с подменной пуговицей. Ростов привык работать наверняка, но Дикштейн был чертовски изворотлив, его никак не удавалось подцепить на крючок. Ростов питал слабую надежду, что где-то в комнате удастся обнаружить снимок кого-то, к кому Дикштейн привязан.
– Вот так. – Тюрин показал ему свою работу. На аккуратной рубашке белого нейлона были самые обыкновенные белые пуговицы, неотличимые одна от другой.
– Отлично, – сказал Ростов. – Закрывай крышку.
– Что-нибудь еще?
– Быстренько осмотрись в поисках контролек. Не могу поверить, что Дикштейн покинул номер, не предприняв никаких мер предосторожности.
Они снова стали обыскивать номер; движения их были быстрые, бесшумные, практичные и экономные, и в них не было ни следа той торопливости, с которой им хотелось бы закончить дело. Были десятки способов поставить контрольные устройства. Самым простым был волосок, приклеенный на косяк двери; клочок бумаги, прижатый стенкой ящика комода, который падает, когда открывают ящик; кусочек сахара под толстым ковром, который бесшумно рассыпается под подошвой; монетка на боковой грани ящика стола, которая съезжает назад…
Они ничего не обнаружили.
– Все израильтяне параноики, – сказал Ростов. – Почему же он отличается от них?
– Может быть, он просто торопился и выскочил.
Ростов хмыкнул.
– Почему еще он мог проявить беспечность?
– Он мог влюбиться, – предположил Тюрин.
Ростов рассмеялся.
– Ну конечно, – хмыкнул он. – Скорее Ватикан признает Сталина святым. Выбираемся отсюда.
Значит, женщина.
Борг был потрясен, изумлен, заинтригован и глубоко обеспокоен.
У Дикштейна никогда не было женщин.
Борг сидел под зонтиком на садовой скамейке в парке. Он был просто не в состоянии размышлять в посольстве, где постоянно звонили телефоны, люди непрестанно обращались к нему с вопросами, так что ему пришлось, не обращая внимания на погоду, выбраться наружу. Сквозь кроны деревьев пробивались струи дождя, поливая опустевший парк; время от времени брызги долетали до кончика его тлеющей сигары, и ему приходилось снова раскуривать ее.
Его топтуны проследовали за Дикштейном до небольшого домика в Челси, где он встретился с женщиной. «Чисто сексуальные отношения, – сказал один из них. – Я слышал, как она испытала оргазм». Был опрошен управляющий домом, он ничего не знал об этой женщине, кроме того, что она близкая подруга людей, которым принадлежит квартира.
Лежащие на поверхности выводы заключались в том, что квартира принадлежала Дикштейну (и он дал взятку управляющему, дабы тот лгал); что он использует ее для свиданий; что он сошелся с кем-то из противной стороны; что они занимаются любовью и он выдает ей секреты.
Борг мог бы принять эту идею, если бы ему удалось как-то выяснить, что представляет собой эта женщина. Но если Дикштейн внезапно стал предателем, то он бы никак не позволил, чтобы у Борга зародились какие-то подозрения. Он слишком умен для этого. Он бы смог замести все следы. Он бы не позволил топтунам добраться до этого убежища, куда он спешил, даже ни разу не глянув из-за плеча. Его поведение было свидетельством его невиновности. Встретившись с Боргом, он выглядел, как кот, объевшийся сметаны, не зная или не подозревая, что все его эмоции написаны у него на физиономии аршинными буквами. Когда Борг спросил, что с ним случилось, Нат отделался шуточками. Борг был вынужден пустить за ним хвост. Через несколько часов Дикштейн стал трахать какую-то девку, которой это так нравилось, что она орала на всю улицу. Вся эта история отдавала такой непосредственностью, что она в самом деле могла быть такой, какой и представала.
У русских тоже есть досье, и они должны, подобно Боргу, предполагать, что Дикштейн неуязвим с точки зрения секса. Но, может быть, они решили, что стоит попробовать. И, может, им повезло.
И снова к Боргу пришло инстинктивное ощущение, что Дикштейна надо выводить из дела. И опять он помедлил. Если бы был другой агент, не Дикштейн, и если бы суть дела была другой… он бы знал, что делать. Но Дикштейн единственный, кому под силу решить эту проблему. У Борга не было иного мнения, что придется следовать намеченной схеме: дождаться, пока Дикштейн окончательно отработает план, а затем отстранит его.
В конце концов, он поручит лондонскому отделению выяснить, что это за женщина, узнать о ней все, что только можно.
Ситуация была более, чем опасной, но ничего больше Борг не мог сделать.
Сигара его окончательно потухла, но он не обращал на нее внимания. Парк полностью опустел. Борг сидел на скамейке, застыв в непривычной для него неподвижности и держа зонтик над головой; он походил на статую, но испытывал смертельное волнение.
С радостями жизни покончено, сказал себе Дикштейн, пора возвращаться к делам.
Войдя в свой номер в десять утра, он припомнил, что не оставил контролек, что для него было просто невероятно. В первый раз за двадцать лет агентурной деятельности, он начисто забыл об элементарных предосторожностях. Стоя в дверном проеме, он оглядывал комнату, ощущая ошеломляющий эффект этого открытия, думая о том потрясении, которое Сузи в нем вызвала.
