наши деньги тратятся на благое дело. Когда вы жертвуете пенни бедняку, чтобы он купил хлеба для своей семьи, он может пойти прямо в трактир и напиться, а затем прийти домой и избить жену, которая, пожалуй, предпочла бы обойтись без вашего милосердия. Лучше дать ему хлеб, еще лучше дать хлеб его детям. Раздавать милостыню — святое дело, которое должно выполняться с таким же усердием, как и лечение немощных или обучение отроков. Посему многие монастыри назначают раздатчиков милостыни. Так поступим и мы.

Филип обвел глазами собравшихся. Они внимательно слушали его. На лице Питера было написано удовлетворение: он, очевидно, решил, что одержал победу. Однако никто не догадывался, что за этим последует.

— Работа раздатчика милостыни очень трудна. Ему придется обходить ближайшие города и деревни, а время от времени посещать и Винчестер и там блуждать среди самых несчастных, грязных, убогих и порочных людей, ибо они и есть страждущие. Он будет молиться за них, когда они захотят обмануть или ограбить его. Ему будет не хватать покоя нашей обители, ибо большую часть времени придется проводить в дороге.

Филип снова посмотрел на монахов. Теперь они были взволнованы, так как никто не горел желанием получить эту работу. Он остановил взгляд на Питере из Уорегама, который наконец понял, в чем дело. Его лицо осунулось.

— Именно Питер указал нам на это слабое место в нашей деятельности, — медленно произнес Филип, — поэтому я считаю, что ему-то и должна быть оказана честь стать нашим раздатчиком милостыни. — Он улыбнулся. — Сегодня же можешь и начать.

Лицо Питера было чернее тучи.

«Теперь у тебя не будет времени смущать братьев, — подумал Филип, — а близкое знакомство с мерзкими, вшивыми нищими в смердящих переулках Винчестера поубавит твое презрение к спокойной жизни».

Однако Питер воспринял все это как чистой воды наказание и бросил на него взгляд, полный такой ненависти, что на мгновение Филип испугался.

Он отвел глаза и обратился к остальным:

— Когда умирает король, всякое может случиться… Молитесь за меня, пока я буду отсутствовать.

К полудню второго дня пути приор Филип был уже в нескольких милях от епископского дворца. От волнения у него похолодело внутри. Он лихорадочно думал, как объяснить епископу, откуда он узнал о готовящемся заговоре. Ведь тот может и не поверить ему или, поверив, потребовать доказательств. Но, что еще хуже, эта мысль пришла ему в голову только после того, как они расстались с Франциском, — не исключено, хотя и маловероятно, что епископ сам был одним из заговорщиков и близким другом графа Ширинга. Известно немало случаев, когда епископы ставили свои личные интересы выше интересов Церкви.

Епископ может даже прибегнуть к пыткам, чтобы заставить Филипа открыть его источник информации. Конечно, на это у него не было права, но тогда у него не было и права участвовать в заговоре против короля. Филип вспомнил орудия пыток, которые он видел на картинах, изображавших сцены ада. Рисовать такие картины художников вдохновляло то, что действительно происходило в подземных тюрьмах лордов и епископов. И Филип не чувствовал в себе достаточно сил, чтобы принять мученическую смерть.

Когда он заметил впереди группу людей, бредущих по дороге, его первым инстинктивным желанием было избежать встречи с ними, ибо он был один, а вдоль дорог частенько шныряли разбойники, которые не остановятся перед тем, чтобы ограбить монаха. Затем он различил среди них две детские фигурки и одну женскую. Семья опасности не представляла, и он рысью пустился вдогонку.

Подъехав ближе, он увидел, что группа эта состояла из высокого мужчины, маленькой женщины, юноши почти такого же роста, что и мужчина, и двух ребятишек. Их бедность бросалась в глаза: они шли с пустыми руками, одетые в тряпье. Мужчина был крупный, но истощенный, словно он умирал от изнурительной болезни или голода. Он с беспокойством взглянул на Филипа и, что-то забормотав, прижал поближе к себе детей. Сначала Филип принял мужчину за пятидесятилетнего старика, но при ближайшем рассмотрении понял, что ему было тридцать с небольшим, хотя лицо носило печать заботы и тревоги.

— Ох ты, монах! — воскликнула женщина.

Филип строго посмотрел на нее. Женщина должна молчать до тех пор, пока не заговорит ее муж, и, хотя нельзя сказать, что «монах» — это очень грубо, вежливее было бы сказать «брат» или «отец». Женщина была лет на двенадцать моложе мужчины, и ее глубоко сидящие золотистые глаза делали ее внешность весьма привлекательной. Однако Филипу показалось, что от нее исходит опасность.

— Добрый день, отец, — поздоровался мужчина, словно извиняясь за бесцеремонность своей жены.

— Благослови тебя Господь, — миролюбиво ответил Филип. — Ты кто будешь?

— Том, мастер-строитель, ищу работу.

— И, я вижу, не можешь найти.

— Это правда.

Филип кивнул. Обычная история. Ремесленники-строители часто вынуждены были пускаться на поиски работы и, случалось, не могли ничего найти, так как новые дома строили немногие. Такие мастера нередко останавливались на ночлег в монастырях. Если работа закончилась недавно, они обычно, уходя, делали щедрые дары, а побродив по дорогам, порой так нищали, что и предложить-то уж ничего не могли. Но милосердие монахов требовало каждому оказывать одинаково радушный прием.

Крайняя бедность этого ремесленника бросалась в глаза, хотя его жена выглядела не так уж и плохо.

— Что ж, — сказал Филип, — сейчас время обеда, и у меня в суме есть кое-что съестное, а делиться с ближними — наша святая обязанность, так что, если ты и твоя семья не побрезгуете разделить со мной трапезу, на том свете мне это зачтется, да и вам хуже не будет.

— Ты очень добр к нам, отче, — проговорил Том и взглянул на женщину. Она чуть заметно пожала плечами, затем слегка кивнула, и он, более не колеблясь, добавил: — Мы принимаем приглашение. Покорнейше тебя благодарим.

— Не меня — Бога благодарите, — не задумываясь, привычно сказал Филип.

— Благодарить надо крестьян, которые платят церковную десятину, — подала голос женщина.

«Ну и язва», — подумал Филип, но промолчал.

Они остановились на небольшой полянке, где лошадка Филипа могла пощипать пожухлую зимнюю траву. Втайне он был рад представившейся возможности отложить прибытие во дворец и хоть как-то отсрочить опасный разговор с епископом. Строитель сказал, что он тоже направляется в епископский дворец в надежде, что там требуются мастера для его ремонта или даже для каких-нибудь строительных работ. Пока они беседовали, Филип тайком изучал семейство. Женщина казалась слишком молодой, чтобы быть матерью старшего парня. Он был как теленок, большой и неуклюжий, и имел довольно глупый вид. Другой мальчик, помладше, выглядел очень странно: у него были морковного цвета волосы, белоснежная кожа и ярко-зеленые выпученные глаза. Его манера не моргая рассматривать вещи с отсутствующим выражением лица напомнила Филипу о бедном Джонни Восемь Пенсов, но, в отличие от Джонни, взгляд этого мальчика был удивительно взрослым и проницательным. И похоже, он был такой же смутьян, как и его мать. Третьим ребенком была девочка лет семи. Время от времени она начинала хныкать, и тогда отец, смотревший на нее с ласковым участием, не говоря ни слова, тихонько ее похлопывал, стараясь утешить. Было видно, что он ее просто обожал. Когда же один раз, будто случайно, он прикоснулся к своей жене и их глаза встретились, Филип заметил, что во взглядах обоих вспыхнуло взаимное влечение.

Женщина послала детей принести большие листья, которые можно было бы использовать в качестве