сорвать замыслы Уолерана. Но и такой блестящий ум, как у Томаса, оказался бессилен. Все, что он смог предложить, — надеяться на его возвращение к власти в Кентербери. Тогда, конечно, у него появятся силы и влияние, чтобы отменять назначения епископов.
— А есть она, эта надежда на твое скорое возвращение? — удрученно спросил Филип.
— Если верить, надежда всегда остается, — ответил Томас. — Папа составил мирный договор и хочет, чтобы мы с Генрихом приняли его. Условия его меня устраивают: я получаю то, за что боролся. Генрих говорит, что и он не возражает против этих условий. Я выдвинул требование, чтобы он продемонстрировал свои искренние намерения мирным поцелуем. Король отказывается. — Пока он говорил, голос его все время менялся. Вначале спокойный, он стал требовательным и грозным. Выражение оживления исчезло с лица: теперь он был, скорее, похож на приора, дающего клятву самоотречения на виду у безразличной к его словам паствы. Филип видел в его глазах упорство и чувство собственного достоинства, которые поддерживали в нем силы к борьбе все эти годы. — Отказ Генриха от мирного поцелуя означает только одно: он хочет заманить меня в Англию, а потом отречься от условий договора.
Филип кивнул. Мирный поцелуй был частью ритуала мессы, символом доверия, и ни одно соглашение — от брачного договора до перемирия во время войны — не заключалось без него.
— Чем я могу помочь? — спросил он скорее у себя самого, чем у Томаса.
— Возвращайся в Англию и постарайся привлечь на мою сторону как можно больше людей. Обратись к знакомым приорам и аббатам. Направь посланников от Кингсбриджа к Папе. Пошли петицию королю. Выступай с проповедями в своем знаменитом соборе, рассказывай прихожанам о том, что высшего иерарха Церкви король вытолкал из страны.
Филип согласно кивал. Но ничего подобного делать он не собирался. Томас предлагал ему встать в ряды тех, кто выступал против короля. Конечно, это подняло бы дух архиепископа, но Кингсбридж в итоге проиграл бы.
У него появилась мысль получше. Если Генрих и Томас были уже так близки к согласию, не составило бы особого труда чуть подтолкнуть их. И тут, подумал Филип, я, пожалуй, смог бы им помочь. Мысль эта вызвала у него новый прилив надежды. Конечно, риск был велик, но он ничего не терял.
В конце концов, спор у них теперь шел только из-за поцелуя.
Филип был поражен, увидев, как постарел брат.
Франциск стал совсем седым, под глазами появились тяжелые мешки, кожа на лице иссохла. Впрочем, ему ведь исполнилось уже шестьдесят, и удивляться было нечему. А вот глаза по-прежнему блестели, да и чувствовалось, что силы у него еще хватает.
Филип вдруг осознал, что на самом деле его больше беспокоил собственный возраст. Как всегда, глядя на своего брата, он ясно видел, насколько постарел сам. В зеркала он не смотрелся уже много лет. «Неужели и у меня под глазами такие же мешки?» — подумал приор и провел по лицу рукой. Трудно сказать.
— Как тебе служится у Генриха? — спросил Филип, подстегиваемый любопытством узнать что- нибудь из личной жизни монаршей особы.
— Лучше, чем у Мод, — ответил Франциск. — Конечно, она была поумнее, но уж больно скользкая. Генрих — человек открытый. Всегда видно, что у него на уме.
Они сидели в здании монастыря в Байе, где остановился Филип. По соседству разместились придворные короля. Франциск вот уже двадцать лет служил при дворе. Сейчас он возглавлял королевскую канцелярию, через него проходили все государственные бумаги. Человек, занимающий такой пост, обладал большим влиянием.
— Открытый, говоришь? Генрих? А вот архиепископ Томас так не считает.
— Еще одно неверное суждение Томаса, — мрачно сказал Франциск.
Филипу показалось, что брату не следовало бы быть таким высокомерным по отношению к архиепископу.
— Томас — великий человек, — сказал он.
— Он явно метит на королевский трон, — отрезал Франциск.
— А Генрих, похоже, подумывает о том, как бы занять место архиепископа, — подхватил Филип мысль брата.
Некоторое время они смотрели друг на друга. Если уж мы с Франциском зашли в тупик, то ничего удивительного в том, что Генрих и Томас так сцепились между собой, подумал Филип. Но тут же улыбнулся и сказал:
— Ну ладно, не будем ссориться из-за этого.
Франциск немного смягчился:
— Конечно не будем. Запомни, их ссора не дает мне покоя уже шесть лет. Все ведь происходит на моих глазах. Тебе легче, ты — сторонний наблюдатель.
— Но почему Генрих не хочет принять условий мирного договора, предложенного Папой?
— Он-то хочет. Мы и так уже почти примирились. Но Томас хочет большего. Он настаивает на мирном поцелуе.
— Если король искренен в своем стремлении к миру, ему следует сделать этот жест в знак своего ручательства.
Голос Франциска зазвучал тверже:
— Договором это не предусмотрено!
— И все же, почему ему не пойти на это? — настаивал Филип.
Франциск глубоко вздохнул:
— Он был бы не против. Но однажды он уже поклялся на людях никогда не целовать Томаса в знак примирения.
— Многим королям приходилось нарушать данные клятвы, — не унимался Филип.
— Слабые, безвольные люди. Генрих никогда не отступит от своего слова. Этим он и отличается от несчастного короля Стефана.
— Тогда действительно Церкви не стоит пытаться убедить его сделать этот шаг, — неохотно уступил приор.
— А почему Томас так настаивает на мирном поцелуе? — раздраженно спросил Франциск.
— Потому что он не доверяет Генриху. Что стоит королю отречься от мирного договора? И что тогда делать Томасу? Снова отправляться в изгнание? Его сторонники до последнего времени проявляли твердость и решительность, но они устали. Архиепископ не сможет начать все сначала. И поэтому прежде, чем дать свое согласие, он хочет иметь твердые гарантии.
Франциск с грустью покачал головой.
— А вот Генриха удерживает чувство гордости, — сказал он. — Я знаю, что король не помышляет о том, чтобы перехитрить архиепископа. Но и заставить его уступить — невозможно. Он ненавидит, когда его принуждают к чему-либо.
— Думаю, что и Томас такой же, — сказал Филип. — Он поставил этот жест условием и уже не отступит. — Приор устало покачал головой. Он надеялся, что брат предложит какой-то выход, чтобы сблизить двух этих людей, но задача, судя по всему, была невыполнимой.
— Самое забавное в этой ситуации то, что Генрих с удовольствием поцелует Томаса, но
— Он так и сказал?
— Да.
— Но это же меняет все! — воскликнул Филип. — Повтори в точности его слова.
— Король сказал: «Я поцелую его в губы, поцелую его ноги и выслушаю его обедню — но после того, как он вернется». Я сам слышал это.
— Я непременно извещу Томаса.
— Ты думаешь, он примет такие условия? — с жаром произнес Франциск.
— Не знаю. — Филип с трудом осмеливался питать какие-то надежды. — Казалось бы, такая
