сумму в качестве залога.

К тому же еще даже за такие бешеные деньги не купишь права выехать из страны. Вероятно, что их будут содержать в Иране под домашним арестом, пока возбужденные толпы захватывают власть. Временами залог казался скорее ловушкой, чем путем к освобождению.

Приобретенный в тюрьме опыт учил переоценивать ценности. Билл узнал, что он может обходиться без своего шикарного дома, без автомашин, изысканной еды и чистой одежды. Оказывается, совсем немудрено жить в грязной комнате с ползающими по стенам клопами. Он лишился всего, что имел в жизни, но познал, что единственная ценность, стоящая внимания и заботы, – это его семья. Когда припоминалась семья, вот тут-то он и начинал понимать настоящую ценность всех ее членов: жены Эмили и детей – Вики, Джеки, Дженни и Криса.

Приход Коберна на свидание немного приободрил его. Увидев Джея в длинном мешковатом пальто и шерстяной шапочке, с отращенной рыжей бородой, Билл сразу же догадался, что он объявился в Тегеране неспроста. На свидании Коберн почти все время беседовал с Полом, а если Пол и узнал что-то от него, Биллу он ничего не сказал. Билл недовольства не высказывал: он все вызнает, как только ему это понадобится.

Но на другой день после визита Коберна поступили плохие вести.

16 января из Ирана улетел шах.

Телевизор, стоящий в тюремном зале, в порядке исключения включили днем, и Пол с Биллом вместе со всеми другими обитателями тюрьмы следили за скромной церемонией проводов шаха, проходившей в аэропорту «Мехрабат». Там собрались шах с женой, трое их детей из четырех, мать и кучка придворных. Попрощаться приехали премьер-министр и целая свита генералов. Бахтиар поцеловал на прощание руку шаха, и их величества направились к самолету.

Высокопоставленные чиновники из иранских министерств, сидящие в тюрьме, помрачнели: у большинства из них были друзья, близкие или просто знакомые из шахской семьи или из числа его приближенных. И вот теперь их покровители улетают. Это означает, что им, по меньшей мере, придется отбросить всякую надежду на скорое освобождение из тюрьмы. Билл понимал, что с отъездом шаха исчез последний шанс на восстановление проамериканского влияния в Иране. Теперь воцарится еще больший хаос и беспорядок, нависнет еще большая угроза над американцами в Тегеране, а следовательно, уменьшатся шансы на быстрый выход на волю.

Как только самолет с шахом взмыл в небеса и исчез с экрана телевизора, Коберн стал различать, что из-за стен тюрьмы доносится непонятный шум, похожий на гул толпы. Шум вскоре превратился в сплошной ужасный тысячеголосый рев, выкрики и трубные звуки. А по телевизору показали и источник шума: сотни тысяч иранцев, волна за волной, двигались по улицам города, крича во всю глотку. «Шах рафт!» (Шах удрал!). Пол сказал, что это зрелище напоминает ему новогодний парад в Филадельфии. Все автомашины ехали с зажженными фарами и непрерывно гудели. Многие водители сделали автоматические приспособления для непрерывного размахивания флажками, повесив их на включенные стеклоочистители. По праздничным улицам разъезжали грузовики, битком набитые ликующей молодежью, а по всему городу толпы жителей валили на землю статуи шаха и разбивали их вдребезги. Билл подумал: а что примутся громить толпы потом? Затем его мысль перескочила на другое: а что будут делать охранники и заключенные? Не станут ли американцы мишенью в этом истерическом всплеске всеобщего иранского возбуждения, переливающегося через край?

Весь остаток дня он и Пол провели в своей камере, стараясь не привлекать к себе внимания. Они тихо лежали на койках, изредка переговариваясь. Пол курил. Билл пытался не вспоминать ужасные сцены, показываемые по телевизору, но оглушительный рев этой огромной необузданной толпы, коллективные выкрики победных революционных лозунгов проникали сквозь тюремные стены и забивали уши, подобно оглушительному раскату грома, загрохотавшему вслед за ярко сверкнувшей молнией.

Спустя два дня, утром 18 января, в камеру номер пять вошел надзиратель и что-то сказал на фарси бывшему заместителю министра Реза Негхабату. Тот перевел Полу и Биллу.

– Собирайте свои манатки. Они вас переводят.

– Куда? – поинтересовался Пол.

– В другую тюрьму.

У Билла в голове забил тревожный набат. В какую тюрьму их переводят? В такую, где людей подвергают пыткам и убивают? Сообщат ли ЭДС, куда их переведут, или они оба просто бесследно исчезнут? Конечно, эта тюрьма, где они сейчас сидят, вовсе не великолепное место, но, черт его знает, куда они еще попадут.

Надзиратель опять что-то сказал, и Негхабат перевел:

– Он говорит, что волноваться не стоит, это делается ради вашего же блага.

Собрать зубные щетки, электробритву (одну на двоих), разрозненные предметы одежды было минутным делом. Затем они сели и стали ждать… битых три часа.

Неизвестность лишала присутствия духа. Билл успел привыкнуть к этой тюрьме и, несмотря на отдельные вспышки подозрения, все же в целом доверял соседям по камере. Он боялся, как бы перемены не оказались к худшему.

Пол попросил Негхабата сообщить о переводе в ЭДС если понадобится, даже через полковника, отвечающего за тюрьму, сунув ему бакшиш.

Староста камеры, пожилой иранец, который так переживал за их благополучие, искренне огорчился, узнав, что их переводят. Он печально смотрел, как Пол снимает фотографии Карен и Энн Мэри. Импульсивно Пол отдал фотографии старосте, который был явно тронут таким жестом и прямо рассыпался в благодарностях.

Наконец, их вывели во двор и посадили в микроавтобус вместе с полудюжиной других арестантов, собранных из разных камер тюрьмы. Билл оглядывал их, пытаясь определить, что у них общего. Один был французом. Не сгоняют ли всех иностранцев в специальную тюрьму ради их же безопасности? Но другой арестант – дородный иранец, который был старостой в той самой камере, где они провели первую ночь, – обыкновенный преступник, по предположению Билла.

Когда автобусик выехал с тюремного двора, Билл спросил француза:

– Не знаете ли, куда едем?

– Меня должны выпускать, – ответил тот.

Сердце у Билла подпрыгнуло. Какая хорошая весть! Может, их всех выпустят?

Он стал разглядывать уличные сцены. За прошедшие три недели ему впервые доводится взглянуть на внешний мир. Правительственные здания вокруг Министерства юстиции все до одного повреждены – толпы и в самом деле действовали озверело. Повсюду видны сожженные автомобили и разбитые окна. На улицах полно солдат и танков, но они стоят в бездействии – порядка не поддерживают, уличного движения не регулируют. Билл полагал, что слабое правительство Бахтиара окажется вскоре свергнутым – это лишь вопрос времени.

А что случилось с людьми из ЭДС – Тэйлором, Хауэллом, Янгом, Гэллэгером и Коберном? Они не появлялись в тюрьме с того дня, когда улетел шах. Может, им приказали бежать из страны ради спасения собственной жизни? Но почему-то Билл в глубине души уверен, что они все еще в городе и не прекращают попыток вызволить их из тюрьмы. Он начал думать, а не они ли устроили их перевод в другое место? А может, вместо того, чтобы привезти узников в другую тюрьму, автобус повернет и въедет на военно- воздушную базу США? Чем больше перебирал он в уме вариантов, тем сильнее утверждался, что все это подстроено специально для их освобождения. Нет сомнений в том, что американское посольство поняло, что после отъезда шаха над жизнью Пола и Билла нависла серьезная угроза, и наконец-то применило в этом деле силовое дипломатическое давление. Поездка в автобусе – всего лишь уловка, прикрытие, чтобы выхватить их из цепких рук Министерства юстиции, не вызывая подозрений у враждебных иранских чиновников, вроде Дэдгара.

Микроавтобус шел и шел на север. Ехали по местам, знакомым Биллу, и, так как мятежные южные районы города остались далеко позади, он несколько успокоился. К тому же и авиабаза находится на севере.

Автобус въехал на широкую площадь, на которой громоздилось мрачное здание, похожее на крепость. Билл с интересом взглянул на здание. На его стенах высотой примерно в семь с половиной метров