— Не горячитесь, брат.

— Это знак, — покачал головой старик. — Господь не хочет, чтобы я стал аббатом.

Именно на это ризничий и надеялся.

— Глупости. — Казначей взял кружку, что стояла на столе возле кровати — наверняка теплое вино с медом, лекарство матери Сесилии от большинства болезней, — и вставил ее в руки Карлу: — Выпейте.

Помощник аббата отпил, но продолжал упорствовать:

— Грех отмахиваться от подобного знамения.

— Бывает, что знамения не сразу поддаются толкованию, — возразил Симеон.

— Может, оно и гак. Но даже если вы правы, проголосуют ли братья за аббата, который не в состоянии пронести мощи святого, не осрамившись?

Годвин вмешался:

— А может быть, как раз наоборот, может быть, сочувствие привлечет к вам сердца братьев.

Симеон бросил на него недоуменный взгляд. Бедный казначей просто не мог вообразить, что Годвин, этот адвокат дьявола, пытается добиться от Карла не одних горестных сомнений, а недвусмысленного отказа. Как и надеялся ризничий, Слепой принялся спорить:

— Аббатом должен стать человек, в котором братья видят мудрого водителя, которого уважают, а не жалеют. — В его голосе слышалось горькое убеждение в том, что он уже не годится на эту роль.

— Конечно, разумно, — согласился Годвин с притворной неохотой, словно признание вырвали у него силой, и, решив рискнуть, добавил: — Но возможно, Симеон прав и вам следует отложить окончательное решение до выздоровления.

— Я совершенно здоров. — Карл не хотел показаться в глазах Годвина слабым. — Ничего страшного со мной не случилось. Завтра буду себя чувствовать так же, как и сегодня. Я не стану выставлять свою кандидатуру на выборы аббата.

Именно этих слов ждал Годвин. Молодой монах быстро встал и из опасения, что выдаст свое торжество, почтительно склонил голову.

— Вы, как всегда, ясно выражаете ваши мысли, брат Карл. Я передам ваши пожелания остальным монахам.

Симеон открыл было рот, но в комнату вошла мать Сесилия.

— Граф Роланд хочет видеть помощника аббата. Он угрожает встать с постели, но ему нельзя двигаться — рана, возможно, еще не совсем затянулась. Но брату Карлу тоже нельзя…

Ризничий посмотрел на казначея и произнес:

— Мы идем.

Монахи вышли на лестницу. Годвин ликовал. Карл даже не понял, что его просто уничтожили, и по собственной воле выбыл из состязания. Остался один Томас, а Томаса можно устранить в любой момент. Все складывалось поразительно удачно — пока.

Граф лежал на спине с толстой повязкой на голове и тем не менее по-прежнему производил впечатление сильного мира сего. Вероятно, его навестил цирюльник, так как Ширинг был гладко выбрит, а черные волосы, не закрытые повязкой, аккуратно причесаны. Раненого одели в короткую красную тунику и новые штаны со штанинами, согласно моде, разных цветов — красного и желтого. Даже в постели воин не пожелал расстаться с кинжалом на поясе и невысокими кожаными башмаками. Рядом стоял сын Уильям с женой Филиппой. Молодой писарь, отец Джером, сидел за письменным столом, держа наготове перо и воск для печатей. Предельно ясно: граф вернулся к своим обязанностям.

— Это помощник аббата? — спросил Роланд четко, громко.

Заговорщик оказался расторопнее Симеона и ответил первым:

— Помощник аббата Карл пострадал при падении и находится здесь же, в госпитале, милорд. Я ризничий, Годвин, а со мной казначей Симеон. Мы благодарим Бога за ваше чудесное исцеление, ибо он направил руку вылечивших вас монахов.

— Проломленную голову вылечил цирюльник, — отрезал Ширинг. — Благодарите его.

Поскольку раненый лежал на спине и смотрел в потолок, Годвин не мог видеть его глаза, но у него создалось впечатление, что лицо графа словно застыло. Может, ранение привело к необратимым последствиям? Ризничий спросил:

— Нуждаетесь ли вы в чем-либо?

— Если да, вы скоро об этом узнаете. Л теперь слушайте. Моя племянница Марджери выходит замуж за младшего сына Монмаута Роджера. Полагаю, вам об этом известно.

— Да.

В памяти Годвина высветилось: Марджери, задрав белые ноги, лежит на спине в этой самой комнате со своим кузеном Ричардом, епископом Кингсбриджа.

— Свадьбу отложили из-за моего недомогания.

Неправда, размышлял молодой монах. Мост рухнул всего месяц назад. А правда, вероятно, состоит в том, что граф хочет проверить, не пошатнулась ли после всей этой истории его власть, является ли он еще силой, достойной альянса с графом Монмаутом. Роланд продолжал:

— Свадьба состоится в Кингсбриджском соборе через три недели.

Строго говоря, в данной ситуации полагалось просить, а не приказывать, и новоизбранный настоятель вполне мог возмутиться подобным высокомерием, но аббата здесь не было. Да и никакой причины для отказа Годвин не видел.

— Хорошо, милорд. Я приготовлю все необходимое.

— К свадьбе новый аббат должен приступить к своим обязанностям, — продолжил Роланд.

Симеон засопел от изумления. Годвин быстро прикинул, что спешка ему только на руку.

— Разумеется, — поклонился он. — У нас было два кандидата, но сегодня помощник аббата Карл снял свою кандидатуру, и остался только брат Томас, помощник ризничего. Мы проведем выборы, как только вы этого пожелаете.

Он не мог поверить в удачу. Казначей, даже не особенно скрывая уныние, все же попытался сказать:

— Позвольте…

Но Роланд перебил:

— Я не хочу Томаса.

А вот этого Годвин не ожидал. Симеон ухмыльнулся, обрадовавшись, что в последний момент все резко изменилось. Ризничий пробормотал:

— Но, милорд…

— Вызовите из обители Святого Иоанна-в-Лесу моего родима, Савла Белую Голову, — вновь перебил граф.

У Годвина в сердце шевельнулась змея. Савл его ровесник. Послушниками они дружили, затем вместе отправились в Оксфорд, однако разошлись. Савл стал куда набожнее собрата. Впоследствии Белую Голову назначили настоятелем отдаленной обители Святого Иоанна. Он очень серьезно относится к монашеской добродетели смирения и ни за что не будет бороться за власть. Но Савл жив, благочестив, и его все любят.

— Как можно скорее, — закончил Роланд. — Я назначу его аббатом Кингсбриджа.

Мерфин сидел на крыше церкви Святого Марка, перед ним расстелился весь город. На юго-востоке река огибала аббатство. Его строениями и землями была занята добрая четверть Кинсгбриджа — кладбище, рыночная площадь, фруктовый сад, огороды, а посреди, будто дуб в зарослях крапивы, высился собор. Фитцджеральд видел, как служки аббатства собирают в огороде овощи, чистят конюшни, разгружают повозки.

В центре жили состоятельные горожане, особенно на главной улице, поднимавшейся по склону от реки: ее сотни лет назад проложили первые монахи. По улице целеустремленно — купцы всегда заняты —