защищался, но не атаковал. Он боялся убить сына. Сэма, который не знал, что сражается с отцом, ничто не удерживало, и он давил на противника. Гвенда понимала, что долго это продолжаться не может. Рано или поздно соперники непременно поранят друг друга, и тогда начнется борьба не на жизнь, а на смерть. Выставив нож, она искала возможности ударить Ральфа.
— Подожди. — Ширинг поднял левую руку, но разгневанного Сэма это не остановило. Фитцджеральд отразил его удар и повторил: — Подожди! — Тяжело дыша, он проговорил: — Ты должен кое-что знать.
— Я знаю достаточно! — крикнул Сэм, и Гвенда услышала в его низком мужском голосе мальчишескую истерику. Сквайр ударил еще раз.
— Нет, не знаешь!
Крестьянка прекрасно поняла, что имеет в виду граф. Он хочет сказать Сэму: «Я твой отец». Это не должно случиться.
— Да послушай же! — крикнул Ральф, и юноша, наконец опомнившись, сделал шаг назад, хоть и не опустил меч.
Лорд пытался отдышаться, чтобы заговорить, и в этот момент Гвенда бросилась на него. Ширинг развернулся к ней, описав мечом небольшую дугу и выбив нож. Вилланка осталась беззащитна, понимая, что рыцарю ничего не стоит возвратным движением зарезать ее. Но впервые с тех пор, как Сэм выхватил меч, торс Ральфа оказался открыт. Сквайр шагнул вперед и вонзил меч.
Острый клинок, прорезав легкую летнюю тунику, вошел в левую часть груди, вероятно, попав между ребер, так как лезвие утонуло почти до середины. Сэм издал победный кровожадный крик и надавил сильнее. Фитцджеральд, шатаясь, сдал назад и прижался к стене, а Сэм давил изо всей силы. Наконец меч пронзил графа насквозь. Острие вышло из спины и с глухим стуком уперлось в деревянную стену.
Ральф смотрел Сэму в лицо, Гвенда легко читала его мысли. Он понимал, что ранен смертельно и что его убил собственный сын. Сквайр отпустил меч, который вонзился в стену, пригвоздив лорда — страшная картина, — и в ужасе отступил.
Граф был еще жив. Ширинг слабо разводил руками, пытаясь схватить меч и вытащить его из груди, но не мог скоординировать движения. Потрясенная Гвенда поймала себя на мысли, что он немного похож на ту кошку, которую сквайры привязывали к столбу. Крестьянка наклонилась и быстро подняла с пола нож. И тут — невероятно — Ральф заговорил:
— Сэм… Я…
Кровь фонтаном хлынула у него изо рта, и раненый умолк. Слава Богу, подумала Гвенда. Но поток крови прекратился так же внезапно, как и начался. Фитцджеральд попытался еще раз:
— Я…
На этот раз его остановила Гвенда. Прыгнула вперед и вонзила нож ему прямо в рот. Граф издал жуткий булькающий звук, как будто поперхнулся. Лезвие вонзилось в горло. Вилланка отпустила нож и, отступив, в ужасе смотрела на то, что сделала. Человек, так долго мучивший ее, был пригвожден к стене мечом в грудь и ножом в горло. Ральф затих, но переводил исполненные боли, страха и отчаяния глаза с Гвенды на Сэма, которые стояли неподвижно, молча, в ожидании. Наконец его глаза закрылись.
91
Чума ослабела в сентябре. В госпитале Святой Елизаветы стало свободнее — больные умирали, а новые не поступали. Освободившиеся палаты вымыли, вымели, в каминах жгли можжевеловые поленья, наполнявшие помещения терпким осенним запахом. В начале октября на госпитальном кладбище хоронили последнего чумного. Когда четыре сильные молодые монахини опускали в могилу тело, завернутое в саван, над Кингсбриджским собором поднималось красное с размытыми контурами солнце. Прощались со стариком ткачом из Аутенби, но, глядя в холодную могилу, Керис видела в ней своего старого врага — чуму. Едва слышно она прошептала:
— Ты правда померла или еще вернешься?
Закончив на кладбище, сестры поняли, что делать им нечего. Суконщица умылась, причесалась, надела новое платье алого кингсбриджского сукна, которое берегла для этого дня, в первый раз за полгода вышла из госпиталя и двинулась домой.
Грушевые деревья отбрасывали на утреннем солнце длинные тени. Листья уже покраснели и начали засыхать, на ветвях висели последние коричневые плоды. Арн колол дрова. Увидев хозяйку, он сначала испугался, затем понял, что означает ее появление, и губы его растянулись в улыбке. Старик бросил топор и побежал в дом. Эм на сильном огне варила кашу. Она посмотрела на Керис, как смотрят на спустившихся с неба ангелов, и от радости даже поцеловала ей руки.
Суконщица поднялась в комнату. Мерфин стоял у окна в нижней рубахе и глядел на реку. Он развернулся, и женское сердце екнуло при виде родного лица с неправильными чертами, живого взгляда и умной улыбки. Муж улыбался во весь рот, золотисто-карие глаза с любовью смотрели на нее. Мостник не удивился: он уже заметил, что больных в госпиталь поступает все меньше, и ожидал жену со дня на день. Зодчий производил впечатление человека, все мечты которого сбылись.
Керис подошла. Архитектор обнял ее за плечи, она его — за пояс. В рыжей бороде появилось чуть больше седины, залысины увеличились, если только ей не почудилось. Какое-то время оба смотрели на реку. В сером утреннем свете вода казалась цвета железа. Ее поверхность бесконечно менялась: то яркая и гладкая как зеркало, то черная-черная, в неправильных узорах — всегда другая и всегда та же.
— Все кончилось, — прошептала Суконщица.
И они поцеловались.
В конце октября в честь открытия города Мерфин решил провести внеочередную осеннюю ярмарку. Сезон торговли шерстью закончился, но она уже и не являлась главным товаром. Тысячи людей ехали за алым сукном, которым теперь славился Кингсбридж.
В субботу вечером на банкете гильдия чествовала Керис. Хотя и не избегнув чумы, город пострадал намного меньше других, и большинство считали, что обязаны жизнью мерам предосторожности своей целительницы. Члены гильдии решили отблагодарить героиню. Медж Ткачиха придумала целую церемонию, в ходе которой Суконщица шествовала с символическим золотым ключом от городских ворот. Олдермен был очень горд.
На следующий день Мерфин и Керис отправились в собор. Атмосфера в нем царила радостная. Монахи до сих пор не вернулись из обители Святого Иоанна-в-Лесу, и службу вел отец Михаил из приходской церкви Святого Петра. Он не был наделен талантом проповедника и всю службу бормотал. Но монахини, как всегда, пели красиво, сквозь богатые темные витражи просвечивало солнце. Приехала и графиня Ширинг. Мерфин не видел Филиппу с похорон Ральфа. О ее муже и его брате люди пролили немного слез. Графов обычно хоронили в Кингсбриджском соборе, но, поскольку город был закрыт, Ральфа погребли в Ширинге.
Его смерть так и осталась загадкой. Тело нашли в охотничьем домике. Рядом лежал Алан Фернхилл, тоже скончавшийся от ножевых ранений. Судя по всему, они обедали, так как на столе обнаружили остатки еды. Очевидно, произошла какая-то драка, но никто не понял, участвовал ли в ней кто-то еще или старые друзья зарезали друг друга. Ничего не пропало: служители закона нашли при обоих деньги, ценное оружие, а на поляне паслись две дорогие лошади, — поэтому коронер Ширинга остановился на версии, что эти двое передрались.
Однако с другой точки зрения никакой загадки тут не было: жестокий Фитцджеральд погиб насильственной смертью. Все, взявшие меч, мечом погибнут, сказал Иисус, хотя в правление короля Эдуарда III священники не очень часто вспоминали эти слова. Удивляться же можно было тому, как это после стольких военных походов, кровавых сражений и натисков французской конницы рыцарь выжил, чтобы погибнуть в обычной драке в нескольких милях от своего дома.
Заплакав на похоронах, Мерфин изумился. О чем печалиться? Ширинг был плохим человеком, причинил много горя, его смерть можно считать благом. После убийства Тилли братья разошлись. Чего же горевать? В конце концов зодчий решил, что скорбит по тому Ральфу, который мог бы получиться из его
