Графиня кивнула.

— Есть еще одна причина, по которой мы не можем быть вместе. Я исповедалась.

Мерфин знал, что у Филиппы есть личный исповедник, как это было принято среди высокопоставленных леди. После ее переезда в Кингсбридж он жил с монахами — желанное прибавление в их поредевших рядах. Значит, она ему все рассказала. Зодчий надеялся только, что тот сохранит тайну исповеди. Леди Ширинг прошептала:

— Я получила отпущение, но дальше грешить нельзя.

Мерфин кивнул. Оба грешили. Она обманывала мужа, он — брата. У нее было оправдание: ее выдали замуж насильно. У него такого оправдания нет. Его полюбила красивая женщина, он полюбил ее, хотя не имел на то никакого права. Острая боль от потери естественна.

Мастер посмотрел на нее — холодные серо-зеленые глаза, разбитый рот, зрелое тело — и понял, что все потерял. А может, никогда по-настоящему и не имел. В любом случае их роман с самого начала был скверным и вот теперь кончился. Мостник попытался что-то сказать, как-то попрощаться, но словно перехватило горло, он не мог издать ни звука и почти ничего не видел сквозь слезы. Архитектор отвернулся, на ощупь двинулся к выходу и с трудом вышел из комнаты. По коридору шла монахиня с кувшином. Он не мог разобрать, кто это, но узнал голос Керис:

— Мерфин? С тобой все в порядке?

Он не ответил, выскочил на улицу и спустился по лестнице. Не пряча слез — ему было все равно, видит его кто-нибудь или нет, — Мерфин прошел по соборной лужайке, главной улице, мосту к своему острову.

Сентябрь 1350 года выдался холодным и дождливым, но все радовались. Когда в округе собрали мокрые снопы пшеницы, в Кингсбридже от чумы умер всего один человек — шестидесятилетняя Мардж Портниха. Ни в октябре, ни в ноябре, ни в декабре никто не заболел. Похоже, чума ослабевает, с воодушевлением думал зодчий, по крайней мере на данный момент.

Возобновился приток предприимчивых сельчан в город, почти прекратившийся во время чумы. Они перебирались в Кингсбридж, занимали пустующие дома, подновляли их и платили ренту аббатству. Некоторые начинали свое дело — пекли хлеб, варили пиво, изготовляли свечи, — ведь многие мастера и все их наследники умерли. Олдермен Мерфин отменил длительную процедуру получения разрешения на открытие лавочки или рыночного лотка, выработанную аббатством. Еженедельный рынок стал оживленнее.

Постепенно Мостник сдал дома и таверны на острове Прокаженных. Его арендаторами стали энергичные приезжие и городские торговцы, желавшие улучшить местоположение своих лавок. Дорога между двумя мостами продолжила главную улицу Кингсбриджа и потому приносила солидный доход, как и предвидел строитель двенадцать лет назад, когда все сочли его безумцем.

Приближалась зима, и вновь дым из тысяч каминов повис над городом низким коричневым облаком, но люди продолжали работать и торговать, есть и пить, играть в кости в тавернах и ходить в церковь по воскресеньям. В здании гильдии прошел первый после получения хартии рождественский банкет. Мерфин пригласил настоятеля и настоятельницу. Они уже не могли навязывать свои правила купцам, однако оставались важными горожанами. Филемон пришел, а Керис, превратившаяся чуть не в затворницу, отказалась. Это встревожило мастера.

Олдермен сидел рядом с Медж Ткачихой, теперь самой богатой купчихой и самой крупной нанимательницей Кингсбриджа, а может, и всего графства. Она являлась заместительницей Мерфина и вполне могла сама стать олдерменом, если бы не тот факт, что женщины эту должность обычно не занимали.

Помимо множества других занятий, у архитектора была мастерская по изготовлению ткацких станков с ножным приводом, улучшивших кингсбриджское алое сукно. Больше половины его станков покупала Медж, но и за остальными деловитые купцы приезжали издалека, даже из Лондона. Сделать такой станок было непростой задачей, требующей большой точности и сноровки, и Фитцджеральду пришлось нанять лучших плотников. Цену на готовый станок он увеличивал больше чем вдвое против его себестоимости, и все же людям не терпелось всучить ему эти деньги.

Некоторые намекали, что неплохо бы ему жениться на Ткачихе, но эта затея не привлекала обоих. Ей так и не удалось найти мужчину, способного сравниться с Марком, обладавшим силой великана и сердцем святого. Вдова стала похожа на бочку — почти одной ширины от плеч до попы. Лакомства теперь ее главное удовольствие, думал Мостник, наблюдая, как она уплетает окорок с имбирем под яблочно- гвоздичным соусом. Лакомства и зарабатывание денег. Под конец трапезы внесли горячее вино с пряностями — гипокрас. Медж отпила большой глоток, срыгнула и придвинулась поближе к Мерфину.

— Что-то нужно делать с госпиталем.

— Ты считаешь? — Он не знал, в чем там дело. — Чума ведь кончилась, и мне кажется, людям он уже не так нужен.

— Еще как нужен. Жар-то у них все равно бывает, и боли в животе, и опухоли. Женщины не могут забеременеть, или у них случаются осложнения при родах, или преждевременные роды. Потом — дети начинают падать с деревьев. Лошади сбрасывают седоков, мужчину могут пырнуть ножом или проломить башку, чем особенно увлекаются разгневанные жены…

— Да, я понял, — отозвался архитектор, улыбнувшись ее красноречию. — А что там такое?

— Да никто не хочет туда идти. Никому не нравится брат Сайм, но самое главное — ему никто не доверяет. Пока мы тут боролись с чумой, он у себя в Оксфорде читал древние книги, а сейчас прописывает кровопускания и банки, в которые уже никто не верит. Все хотят Керис, а ее нет.

— И что же делают больные?

— Идут к Мэтью Цирюльнику, или Сайласу Аптекарю, или приезжей Марле Знахарке, но она занимается в основном женскими болезнями.

— А почему тебя это беспокоит?

— Растет недовольство аббатством. Поговаривают, если, дескать, монахи не помогают, зачем молиться о башне?

— Вот как.

Башня поглощала немыслимое количество денег. Никто не мог бы полностью ее оплатить. Единственная возможность достроить ее заключалась в сложении средств женского и мужского монастырей и города. Если город перестанет давать деньги, на башне можно будет ставить крест.

— Да, я понимаю, — нахмурился Мерфин. — Это действительно серьезно.