каким образом оно через Максимилиана пришло из Кенигсберга в Альдорф?

Внезапно его осенила одна мысль. Письма Максимилиана! Это и был тот носитель, через который в Альдорф мог попасть яд. Могло ли так быть? Не было ли это главной тайной? Эта идея пришла ему в голову так внезапно, что он на мгновение забыл обо всем на свете. Последствия этого внезапного интуитивного озарения вызвали в его голове настоящий фейерверк. Нечто, что каждый может изготовить, незаметно перевезти и никто не может задержать. Не имеют ли под этим в виду мысль? Идею? Николая поразило словно громом. Ядовитая идея? Мысль, не знающая преград в своем стремительном распространении?

Он нервно провел рукой по лицу. Нет, это была совершеннейшая фантастика. Просто рассказ этого купца возбудил в его голове видения и образы едущих со всего света в Кенигсберг студентов. Это видение каким-то образом совместилось с картой ди Тасси, и поэтому он пришел к таким абсурдным выводам. Как назвал этот человек студентов? Полуголодные пасторские сыновья с воспаленными от непрестанного чтения глазами. То, что беспрерывное чтение может вызвать болезнь, известно давно. Но мысль, идея? Может ли идея внушить ностальгию и тем самым стать причиной абсцесса легкого? Нет, это совершенно ложная идея. Но мысль эта больше не оставляла Николая. Она запечатлелась в его душе, как… сладкий яд. Откуда он появился? Этого Николай не знал. И если мысль кажется ему безумной, то почему она его не оставляет? Может быть, с идеями дела обстоят точно так же, как со зверьками миазмами? Откуда они являются? Этого никто не знает. Но они появляются, за один день они распространяются всюду и заставляют целые империи рушиться… или созидаться. Могут ли идеи вторгаться в организм и изменять его свойства? Не были ли абсцесс и распад осадком, конденсатом идеи — идеи, которая захватила тело или душу? Не в этом ли заключается тайна Альдорфа? Не из-за этого ли начались нападения на почтовые кареты?

Чудесные видения преследовали Николая весь остаток пути. Он почти не разговаривал, глядя на безрадостный ландшафт. Магдалена тоже хранила молчание, и их взгляды лишь изредка встречались. Снаружи все казалось безжизненным и насквозь промерзшим. Земля была темно-бурой, небо — серым. Ускользающий горизонт стоял словно кулиса, уходящая в никуда, за скудный пейзаж, где на переднем плане временами возникали купы деревьев, сухие сучья которых чернели на ее фоне.

Все было однообразным и монотонным.

И вдруг все внезапно переменилось.

Они остановились в одной гостинице в Альтштадте. Николаю казалось, что он чувствует все свои кости, до того разбитым он себя ощущал. Он поклялся себе, что никогда больше не пустится в такое путешествие. Почему они не отправились на корабле? Во время одного падения кареты Магдалена вывернула себе шею и только теперь понемногу обрела снова возможность двигать головой. Так провели они первый день в своей комнате, впервые за десять дней им не приходилось болтаться из стороны в сторону или задыхаться в переполненной зале дешевого кабака, дыша невыносимой вонью.

Их первая прогулка по городу оказалась недолгой. Холод был настолько силен, что не прошло и часа, как они буквально бегством спаслись в гостинице и принялись отогреваться горячим чаем. У Николая возникло ощущение, что он попал в далекое прошлое. Как здесь одевались люди! На улице ему повстречались двое адвокатов. Они были одеты в черные сюртуки и маленькие плащи, с трудом сходившиеся на спине. Нижняя часть плаща была засунута в карман сюртука, такая мода прошла уже лет пятьдесят назад. С шляпами дело обстояло немногим лучше. Что же касается языка, то он вообще производил впечатление иностранного и не мог быть менее понятным. Хозяева гостиницы говорили между собой на диалекте, из которого он не понимал ни единого слова. Кроме того, повсюду стоял запах жженого солода, словно в этой части города им пользовались не только пивовары, но и простые горожане по собственной надобности варили солодовое пиво.

Но не только внешний мир казался ему чуждым. Что-то изменилось и в нем самом. Снова и снова доставал он карту ди Тасси и внимательно рассматривал ее. Он заново перечитал похищенные письма, сравнил приведенные в них названия населенных пунктов с отмеченными на карте, долго рассматривал рисунок вблизи и издали, менял ракурсы и становился все более молчаливым. Магдалена долго с удивлением смотрела на него и наконец спросила, что он делает, но Николай не ответил. Когда стемнело, они пошли в кофейню и поужинали.

— Что мы будем делать дальше? — спросила она его.

— Завтра я хочу посетить университет, послушать один курс, — ответил Николай.

— Какой курс?

— Хочу послушать лекцию господина профессора Канта.

— Кто это такой?

— Это один прославленный человек. Думаю, что Максимилиан приезжал сюда из-за него.

Она бросила на него изумленный взгляд.

— Ах вот как, но откуда ты о нем узнал?

— Пару дней назад я разговаривал с одним купцом, который часто ездит по дороге между Берлином и Кенигсбергом. Он сказал, что уже несколько лет, как по этой дороге устремился поток паломников- студентов всех состояний и сословий, которые хотят прослушать здесь курс метафизики. Быть может, именно поэтому сюда приезжал и Максимилиан. Он же изучал метафизику, помнишь? Об этом рассказал Фальк. Максимилиан слушал курс Зейдлица.

Магдалена черпала ложкой суп и печально смотрела перед собой.

— Что с тобой? — спросил он.

— Не знаю, — угрюмо ответила она. — Кажется, на меня так действует это место. Оно просто ужасно. Холодно и серо.

Я уже вообще не понимаю, зачем я сюда приехала. Мне не надо было слушать Филиппа. Я делаю в точности то же, что сделал бы он сам. Я потеряла себя.

Он внимательно посмотрел на ее красивые длинные волосы. У корней стал виден их естественный светлый цвет. Это погрузило его в воспоминания, и он подумал о том. что вообще она сделала, чтобы следовать по пятам за ди Тасси. Но что там произошло в действительности? Каждый раз она излагала другую версию событий. Она все время лгала ему. Пение в том доме в Заальфельде доказывало, что и она принадлежала к тем людям. Она всегда что-то от него утаивала. Видела ли она то преступление в лесу?

— Почему ты мне все время лжешь? — спросил он вдруг. Она не ответила.

— Почему ты наконец не скажешь мне правду? Ты же знаешь, кто убил Зеллинга? Ты наблюдала это.

Она медленно покачала головой.

— Я видела, как Зеллинг ехал верхом от замка. Вскоре за ним последовал Циннлехнер. У меня не было коня, поэтому я пошла за ними пешком. На снегу следы были видны очень отчетливо. Когда я вышла на поляну…

Она замолчала, но потом продолжила:

— …там были три человека. Но они меня не заметили. Зеллинг уже неподвижно лежал на земле, а на нем сидел обнаженный человек. Я никогда не забуду эту картину. Он был с ног до головы залит кровью. Лицо, волосы, руки — все было покрыто кровью.

— И это был Циннлехнер?

— Да, оба его спутника стояли возле лошадей, а Зеллинг лежал на земле. Он был, конечно, уже мертв. Циннлехнер сидел на нем и… вырезал его лицо. Когда Циннлехнер поднялся, он что-то держал в руке. Тогда я подумала, что это какая-то окровавленная тряпка. Я бы никогда не подумала, что человек способен на такое. Потом он пересек поляну, подошел к тому дереву и воткнул в него нож, а после этого стал отмываться снегом.

— И что было потом? — спросил Николай.

— Мне стало страшно. Я буквально вжалась в землю и молила Бога, чтобы они не обнаружили меня. Я не отваживалась поднять глаза. Однажды я все-таки посмотрела на них и снова увидела Циннлехнера. Он был уже одет и шнуровал свои гамаши. Потом он что-то приказал одному из своих сообщников, тот подошел к мертвецу и… отрубил ему руки.

— Но… но зачем?