Остальные пять номеров расчета после ужина растянулись в кустах и мгновенно уснули. Для солдата, как известно, каждая минута сна очень дорога: кто знает, что ждет его этой ночью?

Грасе никак не мог заснуть, ему сначала хотелось выяснить обстановку.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он Цедлера. — Сегодня пришлось потрудиться.

— Да. Такое состояние у меня бывало после восьмичасовой смены на стройке.

— На стройке?

— Карин только успевала подавать на своем кране детали.

— Ты с ней там и познакомился?

— Там, только несколько позднее, когда я уже был слесарем.

— Скажи, а что она тебе сказала относительно того, что ты остался в армии еще на год?

— Сказала: «Раз ты решил остаться в этом Еснаке, то оставайся, но уже на должности моего мужа». Сегодня я получил от нее письмо, где она пишет, что скоро снова наведается ко мне.

Грасе невольно вспомнил свою старшую сестру и ее подружку по школе. Вернее, он вспоминал не столько сестру, сколько ее подружку.

Эту девушку Грасе знал уже три года. Звали ее Петра. У нее было овальное лицо, белая кожа. Когда девушка делала себе модную высокую прическу, то даже казалась выше его самого. В отпуске Грасе каждый день встречался с ней. Ему хотелось во всем помогать девушке, хотелось пройтись рядом с ней, взять у нее из рук портфель и нести его, но Грасе только мечтал об этом, сделать же ничего этого он не решался, так как стеснялся своего грубого, как ему казалось, скуластого лица, своих больших, широких рук, которые рядом с маленькими руками девушки выглядели огромными и неуклюжими. Внешне они так резко отличались друг от друга, что Грасе так и не отважился даже предложить ей пройтись вместе, хотя не думать о Петре он не мог.

Цедлер сложил свой перочинный ножик, убрал его в карман.

— Если бы я знал, что нас вот-вот не поднимут, лег бы сейчас и уснул, — сказал он.

— Я тоже, — согласился с ним Грасе. — Подозрительна мне что-то эта тишина.

Так они и сидели рядышком, делясь впечатлениями о прошедшем дне, думали о будущем, вспоминали своих родных, близких.

Неожиданно у них за спиной послышался шум мотора.

— Легковушка, — вымолвил Грасе.

Машина остановилась метрах в двадцати пяти от них, возле КП командира батареи. Хлопнула дверца. Мотор машины, поработав немного вхолостую, скоро затих. Послышались голоса.

Грасе обернулся и увидел, что над картой, расстеленной на радиаторе, склонились несколько офицеров. Кто-то из них осветил карту карманным фонариком.

Унтер-вахмистр надел на голову каску, поправил кобуру и сумку с противогазом.

Ждать долго не пришлось — через несколько секунд раздался громкий голос командира:

— Командиры взводов и орудий, к командиру батареи!

— Ну, что я тебе говорил?! — уже на ходу бросил Грасе Цедлеру.

— Будить расчет?

— Подожди пока.

Цедлер выбил трубку о каблук сапога и сунул ее в карман.

Грасе тем временем уже скрылся за деревьями. Повсюду слышались приглушенные голоса и какие-то шорохи.

Спустя минуту громкий голос крикнул:

— Унтер-офицер Моравус! К командиру батареи! Быстро!

Цедлер вскочил и побежал к четвертому орудию, но уже на полпути встретил унтер-офицера Моравуса, который тихо ворчал:

— Ерунда какая.

Услышав свое имя в третий раз, Моравус громким голосом ответил:

— Иду!

Цедлер вернулся на свое место и сел.

Ему захотелось еще раз прочесть письмо Карин, но в темноте он не мог разглядеть букв, а зажигать фонарик было строго запрещено. Тогда Цедлер попытался восстановить содержание письма по памяти. Перед глазами возникла незатейливая вязь ровненьких букв Карин, на ум пришли слова: «…Когда я сегодня утром влезла в кабину своего крана, то нашла на сиденье большой букет роз и сверток с комплектом постельного белья. Это был подарок от моей бригады». Относительно деревянной фигурки, которую он ей подарил, Карин писала: «Все находят, что этот деревянный человечек очень похож на тебя. Я всегда беру его с собой в кабину крана. Он стоит на окне и напоминает мне о тебе и о нашей встрече».

Из глубины леса послышались шаги и негромкое ворчание унтер-офицера Моравуса:

— Я догадываюсь, что все это означает!

К Цедлеру подошел Грасе и сказал:

— Буди ребят!

Цедлер мигом подскочил к кусту, под которым спали солдаты, и, слегка толкнув ногой сразу двоих, крикнул:

— Подъем! Быстро!

Через две минуты расчет уже сидел перед Грасе.

— Всю ночь мы будем здесь, — объяснил Грасе, — а на рассвете, точное время пока не известно, получим приказ на ведение боя в условиях населенного пункта, в котором будет находиться «противник». Вполне возможно, что «противник» этой ночью попытается разведать наши позиции, поэтому приказывают соблюдать все меры предосторожности, усилить наблюдение. Что такое бой в населенном пункте, вам, надеюсь, объяснять не нужно. Местность здешнюю я знаю и могу вам сказать, что гаубицы нам, видимо, предстоит нести прямо на руках. Придется потрудиться всем. Ясно?

Кто-то кивнул в знак согласия, кто-то сказал: «Да». Все прекрасно понимали, каких усилий потребует от артиллерийского расчета бой в населенном пункте.

Затем командир орудия приказал еще раз все проверить и отправляться спать.

Когда все разошлись, Грасе сказал Цедлеру:

— Не исключена возможность, что тебе завтра придется командовать орудием.

— Хорошо.

Вытащив свое одеяло, Грасе завернулся в него и решил немного поспать.

Ефрейтор Цедлер остался дежурить у орудия.

Перед садом Валенштока был выставлен пост. В саду за столом, склонившись над картой, сидели Вилли и Вебер.

— Так, так, — проговорил Вилли, вставая с табуретки. Одет он был в старые галифе и кожаную куртку, на ногах — сапоги, через плечо висела планшетка.

— Тебе бы сейчас еще меховую шапку, и ты будешь похож на настоящего партизанского командира, — с улыбкой заметил Вебер.

В сад вошел майор Харкус.

Поздоровавшись, Вилли поставил на стол пузатую бутылку без этикетки и сказал:

— Это тебе от Яна. — Он подал записку.

Майор развернул записку и, повернувшись к свету керосиновой лампы, прочел сердечное приветствие, а на обратной стороне была приписка: «Поскорее сделай полк образцовым. Мир сейчас — самое важное».

Майор сунул записку в карман шинели.

— А бутылку, Вилли, я пока оставлю у тебя, — сказал он, — мы ее вместе разопьем в следующий раз.

— Согласен, но по глоточку все-таки попробуем сейчас, — проговорил Вилли, ставя на стол крышечку от термоса, стакан и чайную чашку. Налил всем понемногу. — Выпьем за успешное окончание учений: большого, которое проходит в Тюрингии, и маленького — у нас в селе.

Они чокнулись и выпили.

— Ну, как идут твои дела? — поинтересовался Вилли у майора.

— Слышишь, в нем заговорил штабной офицер? — усмехнулся Вебер.

— Я сегодня играю за «противника» и потому интересуюсь ходом подготовки.

— Идут, — ответил Харкус.

— А поподробнее нельзя? — спросил Вебер. — А то ведь всего-то и я не знаю.

— Есть кое-что хорошее, но имеются и промахи.

— Например? — спросил Вебер.

— Разведывательные подразделения должны занять огневые позиции, которые «противник» незадолго перед оставлением отравил стойкими ОВ. Части уже понесли некоторые потери от мин. При определении дистанции огня один из самых хороших вычислителей ошибся на два километра…

— Словом, все, как при проверке первого дивизиона, — заметил Вебер.

— Лучше, — поправил его майор, — гораздо лучше. Временные нормативы в основном выполнены. Огневые позиции хорошо замаскированы. Марш прошел отлично. Экснер принимал правильные решения, хотя и допустил ошибки, которые еще дадут о себе знать.

Вебер и Валеншток понимающе кивнули.

— Но этих ошибок можно было бы и не допускать, — добавил Харкус.

Вебер посмотрел Берту в лицо и сказал:

— Ты, конечно, прав.

Валеншток снова налил всем по глотку водки. Они выпили, думая каждый о своем.