моросил мелкий дождь — раздался звонок и секретарша профессора сообщила, что, если я зайду в университет в тот же день, её шеф будет в своём кабинете и сможет уделить мне двадцать минут.
Я обнаружил там человека, внешность которого даже не отчасти, а совершенно не соответствовала его репутации. Порывистые движения, маленькая фигурка с большим животом, шевелюра, выкрашенная в радикально чёрный цвет и уложенная на почти булавочной головке в невероятно пижонскую причёску, заставляли думать, что перед вами неудачный результат скрещивания куклы Элвиса Пресли и нервного петушка породы легхорн.
Стало ясно, что «Книга рыб» на скамье подсудимых и профессор готовится открыть процесс; он явно был полон решимости не допустить, чтобы наша встреча выродилась в банальную беседу.
Повернувшись ко мне спиной, он порылся в ящике и вдруг быстрым, неожиданным движением, очевидно рассчитанным на драматический эффект, но довольно неуклюжим, обрушил на письменный стол цепь с прикованным к ней пушечным ядром. Оглушительный треск засвидетельствовал, что ему, видимо, удалось проломить столешницу, однако профессор де Сильва уже вошёл в роль, и стало понятно: ни это, ни что другое не способно сбить его с мысли.
— Сами видите, мистер Хэммет, — сказал он.
Я ничего не ответил.
— Итак, что же вы видите, мистер Хэммет?
Я опять промолчал.
— Ядро и цепь, мистер Хэммет, не это ли вы видите? Ядро и цепь каторжника, разве не так?
Желая проявить покладистость, я кивнул.
— Нет, мистер Хэммет, вы не видите ничего подобного. Подделку — вот что вы видите. Ядро и цепь, сделанные бывшими каторжниками в конце девятнадцатого века для продажи туристам, которые приехали посмотреть на каторжное поселение Порт-Артур, это средоточие кошмаров, достойных готического романа, вот что вы видите, мистер Хэммет. Дешёвый китч, не имеющий ничего общего с каторгой.
Он остановился, потёр костяшкою маленького указательного пальчика нос (из ноздрей торчали влажные пучки чёрных волос, в которых способна была запутаться попавшая в них моль) и заговорил снова:
— История, мистер Хэммет, вещь невидимая, но у неё есть своя сила. А у подделки этой силы нет.
Впечатление было мощным. Я вспомнил прежнее своё ремесло и лучшие образчики собственного благородного искусства. Его речь так же была обречена на коммерческий успех. Пока я стоял и прикидывал, силён ли мистер Ханг в кузнечном деле, не стоит ли звякнуть Конге и намекнуть на богатые возможности случайно открывшегося направления, пока соображал, какие эвфемизмы помогут апеллировать к тем эротическим чувствам, которые неизбежно возникнут у наших американских друзей при виде подобной штуковины («Да существуют ли какие-то вещи, которые не обладают для них сексуальной привлекательностью?» — спросила как-то раз Конга, на что мистер Ханг ответил: «Люди»), профессор Роман де Сильва бросил — в чём я усмотрел полное неуважение — го-улдовскую «Книгу рыб» рядом с ядром и цепью.
— А это… это ничуть не лучше. Ещё одна старая подделка, по-видимому, мистер Хэммет. — Тут он устремил на меня грустный всезнающий взгляд. — Правда, я не могу быть уверен, что употребил нужное прилагательное.
Он отвернулся, засунул руки в карманы и принялся разглядывать автостоянку под окном кабинета. Видимо, та очень его интересовала, потому что вновь заговорил он весьма нескоро.
— И тем не менее это подделка.
Всё ещё стоя ко мне спиной, он обрушил на меня водопад слов — навык, должно быть, отточенный на поколениях несчастных студентов; он поведал окну и автостоянке, что исправительная колония из «Книги рыб» похожа — правда лишь на первый взгляд — на ту, что существовала на острове и куда попадали самые отъявленные злодеи; признал также, что описание мест достоверно, ибо колония действительно находилась вблизи берегов обширной бухты, окружённой непроходимыми дикими лесами, в западной части Земли Ван-Димена, неисследованной страны, которую в те времена колониальные картографы изображали в виде зловещего белого пятна, помеченного как Трансильвания.
Потом он вновь повернулся ко мне лицом и — наверное, в сотый раз — прошёлся расчёской по усеянной перхотью шевелюре, зачёсывая назад свешивающиеся пряди.
— Но хотя исторические документы и подтверждают, что в промежутке между 1820 и 1832 годами колония Сара-Айленд была самой страшной каторгой во всей Британской империи, практически ничто из написанного в «Книге рыб» не соответствует известным фактам, касающимся истории этого островного ада. Очень немногие из имён, упоминающихся в сей курьёзной хронике якобы имевших место событий, могут быть найдены в дошедших до нас официальных документах, а те, которые действительно принадлежат реально существовавшим людям, лишь с очень большой натяжкой удаётся идентифицировать с именами фигурантов этого… этого печального, хоть и неплохо стилизованного попурри.
И если мы дадим себе труд заглянуть в являющиеся достоянием истории документы, — продолжил профессор, который, в чём я уже не сомневался, возненавидел мою «Книгу рыб», ибо привык находить истину в фактах, а не историях, и считал историю лишь поводом для унылого фатализма, и был обречён — с такой-то шевелюрой — испытывать тоску по прошлому, неизбежно сменяющуюся чувством, что его жизнь есть нечто столь же приземлённое, как и он сам, — то мы обнаружим, что колония Сара-Айленд отнюдь не страдала от притеснений начальника-тирана, хоть и не превратилась со временем в торговый порт, достаточно важный и независимый, чтобы стать, по существу, самостоятельным государством, имеющим своё развитое хозяйство; и её вовсе не сравнял с землёй апокалиптический пожар, описанный в вашей «Книге рыб», этой хронике всевозможных несчастий. — Он продолжал и продолжал молоть подобную чепуху, пытаясь найти убежище в единственном, что давало ему ощущение превосходства, — в своём многословии.
Он заявил, что когда-нибудь «Книга рыб», может быть, и найдёт своё место в истории, но лишь в бесславной и малосущественной истории англоязычной литературной подделки.
— То есть в той отрасли нашей национальной культуры, — добавил он, — которая теперь имеет некоторое право притязать на определённое внимание со стороны иностранцев.
— И нужно вам сказать, — отметил он, и его кривую усмешку почти скрыла чёлка, завесившая ему пол-лица, лица пьяницы, которого вот-вот стошнит, — что, если бы вы решили опубликовать эту писанину в качестве
Возможно, у «Книги рыб» и были свои недостатки, как бы ни хотелось закрыть на них глаза, но мне и в голову не приходило, что она достаточно неоригинальна и помпезна, чтобы её причислили к «национальной литературе», А потому я счёл данное высказывание глупой шуткой невоспитанного человека, поспешил закончить нашу встречу отрывистым «до свидания», забрал «Книгу рыб» и вышел из кабинета.
VI
Сперва, отчасти убеждённый теми аргументами, которые услышал, я начал подумывать, не является ли действительно эта книга неким изощрённым, безумным жульничеством. Но, как человек, смыслящий кое-что в искусстве обмана, я хорошо понимал, что надувательство такого рода состоит вовсе не в том, чтобы солгать, а в том, чтобы подкрепить вымыслом уже имеющиеся концепции, а потому если книга действительно являлась мошенничеством, то в нём не было никакого смысла, ибо ничто из написанного в ней не соответствовало чьим-либо представлениям о том, каким следует быть прошлому.
Книга превратилась для меня в головоломку, которую я решил поскорей разгадать. Я закинул сети в Государственном архиве штата Тасмания, чей опрятный, но малопримечательный фасад обычного учреждения, каких в городе много, искусно маскирует тоталитарную суть скрывающегося за ним государства в государстве. Я практически не нашёл там ничего полезного, за исключением разве мудрого старого
