Назойливый Уолтер наконец-то оставил Крейга и Ангелику наедине, и они набросились друг на друга, мечтая о празднике плоти, пышном банкете на один укус. Теплая извивающаяся добыча, прижимаясь сильнее, сильнее, сильнее – падение с холма в теплый день, в единственную музыку, которую ты хочешь услышать, музыку человека рядом с тобой, под тобой, над тобой, дышащего, стонущего, готового ко всему, что происходит и еще произойдет. Подгоняя события. Мы все еще там? Мы все еще там? Когда же мы… когда же мы… и тогда, да… о, господи, да, о, боже мой, нет! Стой! О, нет, не останавливайся! О…

И тут в заднем кармане только что сброшенных джинсов Крейга зазвонил мобильник. Как раз в тот момент, когда он с закрытыми глазами проводил губами по внутренней стороне бедер Ангелики, подбираясь к тому месту, где они кончаются и начинается настоящее дело.

Ангелика закусила губу, она лежала, не дыша, уткнувшись лицом в плечо, шея напряжена, одна рука в его волосах, другая под головой, и вот в этом положении их застиг телефон. Они замерли, застыв в воздухе, размышляя, как этот звонок может повлиять на развитие событий. И может ли, или он вплетется в надвигающееся возбуждение, или растворится в продолжении действа? Не может ли он, господи, пожалуйста, не может ли он подождать… Крейг приподнялся на локте и вздохнул.

– Это случайно не ты застонала от удовольствия, нет?

Ангелика разочарованно вздохнула и покачала головой:

– Нет, хотя это могло случиться.

Телефон, прозвонив четыре или пять раз, замолчал, мягко вернув их в надвигающуюся тишину. Немного помедлив, Крейг сказал:

– Я ужасно голоден. Ты случайно не знаешь, нет ли здесь чего-нибудь такого, чем я мог бы закусить, а? Необязательно… О, подожди! Кажется, здесь кое-что есть! Вот здорово! Извини, я сейчас.

И когда он наклонился над этой не столь уж грешной закуской, рискованно нависнув над ее сердцевиной, телефон снова принялся надоедливо зудеть.

Крейг ударил кулаком по кровати.

– Заткнись! – раздраженно бросил он назойливому аппарату, вычитая из предварительных ласк три, два и ничего. – Какого хрена! – Оторвавшись от ног Ангелики, он сел на кровати. – Я ее убью на хрен: убью! Если только она уже не убила себя – в этом случае я не пойду на ее похороны. – Схватив джинсы, Крейг раздраженно вытащил телефон и открыл его. – Что? – заорал он. – Лучше, чтобы все было охренительно прекрасно!

Солнце медленно, неохотно уходило за горизонт, оставляя визитку в виде розового цветка раскинувшегося над границей городского неба. Автобусы ползли на юг и на север. Развернув серебряный «мустанг» на парковке «Мексикоуч», Крейг огляделся, пытаясь выяснить, где может прятаться Сьюзан.

– Это она? – Ангелика скосила глаза из-под темных солнцезащитных очков, посмотрев в сторону скамейки под деревом.

Разумеется, это была она, сидела, положив голову на руки, съежившись, будто во сне. Словно некая разрушительная сила наконец обрела покой.

– Да, она, – пробормотал он, разворачивая машину и подъезжая, на краткий миг вообразив, как сбивает Сьюзан. Не в силах реализовать свою фантазию, он сделал лучшее, что сумел, – подъехал как можно ближе, чтобы не задеть ее, и резко нажал на гудок. Сьюзан подскочила с болезненным стоном и на подгибающихся ногах побрела к машине.

Ангелика хмуро глянула на него:

– Это не слишком-то по-доброму.

Крейг посмотрел на нее круглыми от удивления глазами:

– Сигналить? Во многих странах гудки расцениваются как дань благодарности Богине Боли и Пения. – И напряженно продолжил: – После того, как мне пришлось прервать отдых и проехать сотни миль, чтобы вытащить ее из выгребной ямы, в которой ей самое место…

Сьюзан постучала в окно.

– Крейг? – жалобно начала она. – Я…

– Подожди! – Он бросил на нее злобный взгляд, затем повернулся к Ангелике: – Я спас ее от судьбы, которой она не только заслуживает, но и которую сама выбрала…

– Это был и мой отдых, знаешь ли, – перебила его Ангелика. – На тот случай, если ты забыл, я тоже там была! – Губы Ангелики были поджаты, глаза сузились, она будто хотела вобрать себя в себя, чтобы оказаться подальше от него. Бросив на него короткий взгляд и не сказав ни слова, она резко отвернулась, кончики ее блестящих волос скользнули по его лицу. Ангелика открыла дверцу машины, вытянула наружу длинные ноги, встала и захлопнула за собой дверь. Сьюзан в смущении молча посмотрела на нее, выцарапывая остатки опиатного зуда из носа и подбородка. Крейг изо всех сил ударил рукой по рулю.

– Теперь видишь, что ты натворила? – спросил он Сьюзан, глядя на нее сквозь стекло в сгущающихся сумерках. Но прежде, чем она ответила, к ней подошла Ангелика и, схватив за руку, увела от него.

– Давай зайдем в туалет, – произнесла она. – Мне нужно пописать, прежде чем мы поедем обратно. – И, потащив Сьюзан в туалет, многозначительно добавила: – И отдохнуть от него.

Крейг был в ярости, но как еще Сьюзан могла добраться до дома из Тихуаны? Разве он не велел звонить ему в случае крайней необходимости? А что это, как не крайняя необходимость – оказаться брошенной за границей, не имея возможности попасть домой (не то чтобы она в самом деле была брошена, но чувствовала себя брошенной, а за долгую поездку можно будет придумать историю посимпатичнее и почище). В любом случае что ей оставалось делать после того, как она потратила все деньги на оксиконтин и выблевала внутренности? Позвонить матери? Своему агенту? Вызвать лимузин? Пусть Крейг бесится, он это переживет. В конечном счете. Она могла на это рассчитывать, ведь раньше она заботилась о нем.

Сьюзан мало что помнила о возвращении в Лос-Анджелес – в приступе малодушия она вынюхала в туалете оставшиеся три таблетки оксиконтина. Ей хотелось отгородиться от ощущений настолько, насколько это возможно с помощью таблеток.

Но никакой оксиконтин не мог сгладить остроту чувств, когда она вспоминала о Хани – нож, который она воткнула в себя в том грязном туалете и вонзала все глубже и глубже.

Получится ли у нее выпутаться на этот раз? Вдруг она навечно застряла в сетях? Может, стоило позволить Лиланду забрать Хани, он растил бы ее правильно, не так, как она. А если вдруг у нее вспыхнет материнский инстинкт, она может ухаживать за растениями, животными или усыновить ребенка из голодающей страны – ребенка, который будет благодарен уже за то, что выжил, и который едва ли заметит, какой плохой из нее родитель. Он будет слишком занят едой.

Возможно, с ее стороны было эгоизмом заводить ребенка. Она вспомнила, что когда-то подумывала о втором малыше. Лиланд тогда уже ушел к Ники, но Сьюзан хотелось понять, сумеет ли она завести еще одного ребенка. Может, они заботились бы друг о друге. Черт, возможно, дети смогли бы позаботиться о ней. И доктор – почему он так сказал? – его специальностью была маниакальная депрессия и репродуцирование, – доктор сказал ей с явной неприязнью: «У вас уже есть ребенок, почему вы хотите рожать еще одного, рискуя наградить его охапкой эмоциональных расстройств?» Точно ружье, стреляющее в будущее. У Хани не было следов этих безумных пуль, так что давайте кинем кости и попытаемся заделать еще одного маленького! И отправимся в Техас!

Сидя на заднем сиденье серебристого «мустанга» Крейга, мчащегося вдоль побережья на север, в Лос-Анджелес, Сьюзан бурлила, пыхтела и размышляла о своем эмоциональном расстройстве, прочь от Аламо, капризная Мариет,[39] всех одурачила, но ей уже не стать хорошей матерью.

В этот раз она зашла слишком далеко… и уже далеко не впервые. Если она справится с этим, то пообещает никогда больше так не делать. Нет. Она больше никогда не станет отрезать волосы, делать татуировки, покупать лак с блестками и обращаться в иудаизм. С этого момента она будет делать лишь правильные вещи, как только вспомнит, что это такое; она станет такой же органически скучной, как все взрослые.

С такими мыслями – мыслями, метавшимися от ненависти к себе до смущения, жгучей вины и