разъяренное лицо. Как ей убежать от него? Куда идти, и к кому она может пойти? Ее мобильник здесь не работал, она потратила все деньги на наркотики, отдав их этому мужчине, который так внезапно и необъяснимо возненавидел ее.

Она должна бежать от этого непредсказуемого дважды отсидевшего мужчины прямо сейчас, нет времени ни на что, бежать, бежать, бежать! Прочь от наркотиков и этого зловещего южного Оксиконтинента, сцены последнего представления Лукреции и Ватерлоо Сьюзан – бежать, держаться подальше, спрятаться, спрятаться, спрятаться!

– Ты меня слушаешь, тупая зануда?

Сьюзан моргнула. Она все больше раздражала его, она должна его успокоить. Она с готовностью кивнула:

– Да, слушаю.

Он с подозрением посмотрел на нее.

– И что я только что сказал?

Сьюзан похолодела.

– Ты, ну… понимаешь, ты не можешь так поступить, ты заставляешь меня нервничать…

Тут он схватил ее за плечи и начал трясти, она вырвалась и бросилась бежать – вдоль по улице, куда угодно, лишь бы подальше от него.

Заклятье зелья, которое она проглотила, разрушено. Туман рассеялся, и все вернулось на круги своя, только стало хуже, в десять раз хуже. Так что она продолжала бежать, не разбирая дороги. Не могла заставить себя оглянуться. Если она обернется, то может притянуть его своим перепуганным взглядом. А этого нельзя делать. Лучше просто бежать-бежать-бежать.

Она свернула на главную улицу, здесь было больше людей, сновавших туда-сюда по тротуарам, и машин, мчащихся по дороге. Перекрестки, и мотоциклы, и уличные торговцы, и жара; солнце высоко в небе нещадно жгло бредущих под ним. Оно тоже злилось на нее – оно на стороне Тони, все против нее. Сьюзан все бежала, затем осмелилась обернуться – потому что должна была это сделать, верно? – и врезалась в пожилую женщину, которая вскрикнула от боли.

– Извините, я вас не заметила и…

Женщина закричала на нее по-испански. Сьюзан подняла глаза, Тони направлялся к ней. Со слезящимися глазами, истекая потом, она снова бросилась бежать, на сей раз свернув с улицы, петляя между машин и – о! едва уворачиваясь от мотоциклов. Она пробежала одну улицу, повернула за угол и выбежала на другую. Бежала до тех пор, пока не начала задыхаться и вся взмокла. Она перебежала на другую сторону улицы и, пытаясь увернуться от человека, кормившего осла, врезалась в бетонный блок и разодрала колено.

– На хрен все, – прохрипела она, ее грудь поднималась и опускалась, пытаясь дышать. – На хрен… меня.

На колене выступили капли крови, превращаясь в круги и растекаясь по ноге. Колено сразу же намокло, Сьюзан заплакала вместе с ним – заплакала большими крокодильими слезами от чувства вины, жалости к себе, от усталости и… чего-то еще. Чего-то, не связанного с ободранной коленкой, кровотечением и жарой. Что же это было? О, нет, нет… рот переполнился слюной, а это могло означать только одно – о да, наркотики, все эти опиаты, от которых твой рот наполняется мокротой, и ты должен…

Сьюзан принялась искать туалет, кроличью нору, в которой можно скрыться, где Тони не найдет ее и где…

Дерьмо. Ее прошиб холодный пот. В конце улицы виднелось какое-то заведение, похожее на бар. Зажав рот рукой и оглядываясь через плечо, Сьюзан настолько быстро, насколько сумела, захромала к этому оазису, в котором она могла бы укрыться, выблевать свои несчастные кишки и решить, что ей делать дальше в этом мире небольшого выбора.

Вбежав в темный дверной проем, Сьюзан принялась отчаянно озираться в поисках дамской уборной. Заметив человека, сидевшего возле стойки, она закричала:

– La chamber de la toiletta?

Безразлично посмотрев на нее, он показал на дверь в глубине бара, к которой Сьюзан рванула, зажимая рот рукой.

Как только она пересекла порог слабо освещенной комнаты с желтым кафелем, то почувствовала, как все, съеденное утром, вулканической волной вытесняет на пол и на стены кодеин. Но это был еще не конец, нет. Она со стоном рухнула на пол, и остатки всего, что она когда-либо съела, потоком хлынули из нее по грязному туалету. Ее лицо блестело от пота, она прижалась лбом к унитазу, закрыв глаза, чувствуя себя хуже, чем когда-либо в жизни. А если она умрет в Тихуане, с головой в унитазе и коленями в блевотине, и органы ее разлетятся по всему туалету? Ей казалось, что она извергла что-то очень нужное, печень, почку или легкое. Как там Люси называет тошноту? Гавкать на муравьев? Нет, как-то иначе. Люси называет ее «смех над землей». Это уже совсем не похоже на смех. Она попала в ловушку последствий необдуманно принятого приглашения, ненавидимая, преследуемая. Теперь ей придется расплачиваться за все, пока она не прогорит и не влезет в долги. Как ей вообще могло прийти в голову такое? Чем она думала? О, разумеется, она бывала в этом аду и прежде – в разных туалетах, под разными версиями одного и того же наркотика, с разными версиями тех же спутников, с похожими результатами. Почему же она посчитала это хорошей мыслью?

– Потому что я задница, – прохрипела она в заблеванный унитаз. – Оно выглядело гораздо лучше, когда входило внутрь, должна я вам сказать. – Вытерев рот и лицо сомнительной туалетной бумагой, Сьюзан тяжело вздохнула и оглядела лежащие перед ней руины. – Отлично, – сообщила она незримой аудитории, которая сейчас отннюдь не аплодировала. – Я просто мастер, это уж без сомнения. – Она принялась отчищать туалет и саму себя, плитку за плиткой, руку за рукой, туфлю за туфлей. – Я никогда больше такого не сделаю, ладно? Это нелепо. Я нелепа. Если бы я могла, я бы себя отшлепала.

Печально качая головой, она намочила бумажные полотенца и вытерла пол. Плеснула водой в лицо. По крайней мере, теперь нет нужды спускаться в ад, она уже в нем и останется здесь на какое-то время. Глубоко дыша, она с закрытыми глазами вцепилась в раковину, понимая, что осталось что-то, что она не может вытошнить, глупо было принимать оксиконтин. И не только принимать его, но и ехать в Тихуану с незнакомцем, чьей единственной положительной чертой было… ну, он, несомненно, был натуралом. Но этого недостаточно для того, чтобы построить отношения. Всего лишь несколько часов назад все казалось таким забавным. Какая шутка! Отправиться в Мексику по минутной маниакальной прихоти с татуировщиком, который полжизни провел в тюрьме, дважды отсидев за попытку убийства. Может быть, гетеросексуальность и не самое важное в этой жизни.

От жалости к себе ее остекленевшие глаза наполнились слезами, она швырнула очередную грязную бумагу в мусорную корзину, уже переполненную.

– Лучшее, что когда-либо во мне было, это Хани но и она ушла. И хорошо… представь себе… – Сьюзан остановилась на середине фразы, замерев от ужаса.

Хани! Она забыла о Хани. Она почти не думала о ней с того момента, как они с Лиландом уехали на Миссисипи. Когда же это было? Она хоть раз ей звонила? Нет. Но это только к лучшему, если бы Лиланд услышал, какой у нее голос, он бы подумал о самом худшем, возможно, он даже… о, боже.

Если бы Лиланд узнал, что она натворила и чем продолжает заниматься, он бы забрал Хани. Он должен был ее забрать. Сьюзан знала, что она никудышная мать.

– Я ни на что не гожусь, – печально сказала она и сползла на пол, всхлипывая, как ребенок, которым уже не была или не могла быть.

Она мечтала убраться подальше от этого непрошеного изобилия волшебных бобов, чувствуя, что оно в любой момент может поглотить ее. Бобы съедят Джека, таблетки проглотят ее, и на сей раз заведут далеко-далеко туда, откуда она не вернется. А что удержит ее от того, чтобы проглотить столько бобов, чтобы окончательно уйти? Ответ – ничего. Употребляя все это, она всегда рассчитывала, что с ее контрабандой произойдет то же, что и всегда, она постепенно истончится, а потом иссякнет.

Вот так-то. А поставка не прекратится, значит, она сама должна будет прекратить ее. Когда желудок успокоился и Сьюзан добрела туда, где смогла выпрямиться, она зачесала волосы назад, нашла ближайший