Вскоре к ней подсел Баттеруорт.

— Врач оперирует одного из стюардов. Представляете себе — при этакой качке?

— Оперирует? Почему? — спросила она равнодушно.

— Аппендицит. Они были вынуждены начать операцию прямо сейчас, потому что ожидается ухудшение погоды. Из-за этого и маскарад перенесли на сегодняшний вечер.

— Господи, несчастный человек! — воскликнула она, сообразив, что это, вероятно, стюард, который сидел в их каюте.

Адриан демонстрировал обходительность и заботливость к партнерше.

— Простите!.. Вы не ушиблись?… Нет-нет, это я виноват… Советую вам накинуть пальто — так недолго и простудиться…

Матч закончился, и они выиграли. Разгоряченный и доброжелательный, он подошел к Еве.

— Как ты себя чувствуешь?

— Ужасно.

— Победители заказывают выпивку, — проговорил он извиняющимся тоном.

— Я тоже пойду в бар, — сказала Ева, приподымаясь; но приступ головокружения заставил ее снова сесть.

— Ты уж лучше побудь пока тут. Я пришлю тебе чего-нибудь выпить.

Она заметила, что на людях он держится с ней чуть скованней, чем раньше.

— Ты вернешься?

— Конечно, через несколько минут.

Все пассажиры спустились в бар; только по мостику, привычно сохраняя равновесие, расхаживал помощник капитана. Когда ей принесли коктейль, она через силу выпила его и почувствовала себя немного лучше. Чтобы развлечься, она попыталась вспомнить их жизнерадостные планы — уютная маленькая вилла в Бретани, дети учат французский; больше ей сейчас ничего не припоминалось — уютная маленькая вилла в Бретани, дети учат французский — она повторяла эти слова снова и снова, пока они не стали такими же пустыми и бессмысленными, как бескрайнее белесое небо. Она вдруг забыла, куда и зачем они плывут, их путешествие стало бесцельным, ненужным и случайным, ей страстно хотелось, чтобы Адриан, всегда такой отзывчивый и нежный, поскорее вернулся и успокоил ее. Кажется, они решили уехать на год из Америки в надежде вновь обрести ту небрежную юную уверенность, ту способность жить изящно и легко, которая покидает людей вместе с юностью…

День, сырой и сумрачный, уныло тянулся, палуба была почти безлюдной, шатающееся мокрое небо толчками валилось вниз. А потом вдруг как-то сразу стало пять часов, и они уже опять сидели в баре, и мистер Баттеруорт рассказывал ей свою жизнь. Она выпила много шампанского, но ее все равно мутило от качки, словно ее душа с помощью морской болезни пробивалась сквозь густые пары алкоголя к нормальной жизни.

— Когда я вас увидал, я понял, как выглядели греческие богини, — сказал ей Баттеруорт.

Ей было приятно, что, увидев ее, он понял, как выглядели греческие богини, — но где пропадал Адриан? Он ушел с мисс Д'Амидо на носовую палубу — «окунуться в океанские брызги». Ева услышала, что обещает Баттеруорту достать свои краски и нарисовать на его манишке Эйфелеву башню для сегодняшнего маскарада.

Когда Адриан и Бетси, омоченные океанскими брызгами, с трудом открыли плотно припертую ветром дверь на прогулочную палубу, они оказались в желанном затишье и, одновременно остановившись, повернулись друг к Другу.

— Что ж… — начала мисс Д'Амидо — и умолкла. Но он, не решаясь заговорить, неподвижно стоял спиной к борту и смотрел на нее. Она тоже молчала, потому что не хотела быть первой; несколько мгновений ничего не происходило. Потом она шагнула к нему, и он обнял ее и поцеловал в лоб.

— Вам просто жалко меня, я знаю. — Она всхлипнула. — Вы просто очень добрый.

— Я чувствую себя околдованным. — Его голос прерывался.

— Тогда поцелуйте меня.

На палубе никого не было. Он мимолетно склонился к ней.

— Нет, по-настоящему.

Давно он не прикасался к таким юным, таким невинным губам. Солоноватые брызги, словно слезы о нем, застыли на ее фарфоровых щеках. Она была свежа и непорочна, но в ее глазах таилось неистовство.

— Я люблю вас, — прошептала она, — я ничего не могу с собой поделать, ничего! Я полюбила вас с первого взгляда — не на пароходе, нет, а уже год назад, когда Грейс Хили привела меня в театр на репетицию, а вы вдруг встали из второго ряда и начали им говорить, как нужно играть. Я написала вам письмо, да только не отправила, разорвала.

— Нам надо идти.

Они шли по палубе, и она протяжно всхлипывала, а потом еще раз, уже перед дверью своей каюты, страшно неосмотрительно, подняла к нему лицо для поцелуя. Когда он снова переступил порог бара, кровь тяжкими молотами стучала у него в висках.

Он был рад, что Ева, видимо, не заметила его прихода, а по всей вероятности, даже и не знала, что он уходил. Он немного переждал, а потом сделал вид, что очень заинтересован ее занятием.

— Что это?

— Ева рисует мне на манишке Эйфелеву башню для сегодняшнего маскарада, — объяснил ему Баттеруорт.

— Ну вот. — Ева отложила кисть и обтерла платком руки. — Получилось?

— Истинный шедевр!

Ее глаза скользнули по группе зрителей и как бы случайно задержались на Адриане.

— Ты совсем промок. Пойди переоденься.

— Пойдем вместе.

— Я лучше выпью еще шампанского.

— По-моему, тебе хватит. И нам надо одеться для маскарада.

Она неохотно сложила краски и пошла впереди него к выходу из бара.

— Стэкомб заказал столик на девятерых, — сказал Адриан, шагая вслед за ней по коридору.

— Молодое поколение, — проговорила она с преувеличенной горечью. — Уж конечно, молодое. И ты позабыл обо всем на свете — с ребенком.

Они еще долго разговаривали в каюте: она едко, он уклончиво; разговор оборвался, когда корабль вдруг резко швырнуло вверх, и Ева, неожиданно выдохнув остатки хмеля, опять почувствовала себя плохо. Им не оставалось ничего другого, как заказать два коктейля в каюту; но, выпив, они все же решили пойти на маскарад; возможно, он убедил ее, что она волнуется понапрасну, а возможно, ей стало все равно.

Адриан был готов через несколько минут — он не признавал маскарадных костюмов.

— Я подымусь наверх. А ты собирайся поскорей, хорошо?

— Пожалуйста, подожди меня — такая ужасная качка.

Он присел на кровать, пытаясь скрыть нетерпение.

— Тебе ведь не трудно подождать, правда? Мне не хочется появляться там одной.

Она ушивала восточный костюм, взятый напрокат у парикмахера.

— Морское путешествие может свести с ума, — сказала она. — Ненавижу корабли!

— Ты права, — рассеянно отозвался он.

— Когда мне становится совсем худо, я представляю себе, что забралась на дерево и его качает ветром. Да только потом мне начинает казаться, что я все время представляюсь, и нормальной тоже только представляюсь, а сама уже давно стала ненормальной.

— Ты поосторожней, так и правда можно свихнуться.

— Посмотри. Адриан. — Она подняла нитку жемчуга, прежде чем защелкнуть ее на шее. — Чудо, правда?

Адриану, которого томило нетерпение, казалось, что она движется, как в замедленном кино.

— Тебе еще долго? А то здесь нечем дышать, — сказал он.

— Иди один! — взорвалась Ева.