приемную, оклеенную обоями в коричнево-золотую полоску, вихрем промчалась мимо мрачных фресок, изображавших охотничьи сцены, и еще более угрюмых изображений святых мучеников. Подошвы босоножек оставляли черные следы на мраморных полах и грязь на бахроме паласов. От сотрясения покачнулся римский бюст на пьедестале. С нее довольно!

Наконец она остановилась в менее официозном салоне в глубине дома. Полированный паркет орехового дерева был уложен елочкой, а на фресках для разнообразия были нарисованы сцены сбора урожая. Итальянская рок-музыка странным образом аккомпанировала пляске солнечных зайчиков на стенах и коврах. В конце комнаты виднелся арочный вход на лоджию, куда более величественный, чем в сельском доме. Оттуда и неслась музыка. Под аркой, прислонившись плечом к стене, стоял мужчина, залитый солнечным светом. Прищурясь, Изабел определила, что он одет в джинсы и жеваную футболку с дырой на рукаве. Четко очерченный профиль, казалось, принадлежит одной из стоявших в комнате статуй. Но что-то в его осанке, бутылке, поднесенной ко рту, пистолете в свободной руке подсказывало, что этот римский бог, возможно, успел сбиться с пути истинного.

Настороженно поглядывая на пистолет, Изабел откашлялась.

— Э… простите… я…

Он повернулся.

Она моргнула не веря глазам. Снова моргнула. Попыталась убедить себя, что это всего лишь игра света. Игра, и ничего более. Этого не могло быть. Просто не могло…

Оказалось, могло. В дверях стоял мужчина, называвший себя Данте. Данте, с жарким затуманенным взглядом и нескромными прикосновениями. Вот только волосы мужчины были короче, а глаза — серебристо-голубыми вместо карих.

— Черт возьми!

В ушах звенели английские слова с американским выговором. И голос… глубокий знакомый голос итальянского жиголо, встреченного позавчера вечером на площади Синьории. И даже сейчас она не сразу осознала правду.

Лоренцо Гейдж и жиголо Данте — одно и то же лицо.

— Вы…

Она с трудом сглотнула колючий комок.

— Вы не…

Он уставился на нее своими глазами убийцы.

— Черт. Похоже, никто, кроме меня, не способен снять шпионку даже в чужой стране!

— Кто вы? — беспомощно пролепетала Изабел, уже зная ответ. Она ведь видела его фильмы!

— Синьор Гейдж! — выкрикнула Анна Весто, врываясь в комнату. — Эта женщина! Я велела ей уйти, но она отказалась! Она… она… — Очевидно, обычный английский не мог выразить всю меру ее негодования, поскольку она разразилась потоком итальянских слов.

Лоренцо Гейдж, известный развратник и негодяй, доведший Карли Свенсон до самоубийства, оказался также Данте, флорентийским жиголо, мужчиной, которому она позволила загрязнить, запачкать, опорочить уголок своей души.

Изабел рухнула на подвернувшийся стул и попыталась отдышаться.

Он что-то зарычал экономке на итальянском.

Та бешено жестикулировала.

Снова рычание.

Женщина фыркнула и гордо удалилась.

Он прошел на лоджию, выключил музыку и вернулся. Изабел как сквозь сон заметила, что на его лоб спадает черный завиток. Бутылку он оставил на лоджии, но пистолет по-прежнему болтался на пальце.

— Ты ворвалась на чужую территорию, милочка.

Его губы едва шевелились, но тягучий говор в жизни звучал еще более зловеще, чем стереозвук в кинозале.

— Следовало бы прежде позвонить и предупредить.

Она занималась сексом с Лоренцо Гейджем, мужчиной, хваставшимся в журнальном интервью, что «перетрахал пятьсот женщин». А она, Изабел, позволила себе стать пятьсот первой!

В желудке что-то перевернулось. Закрыв лицо руками, она прошептала слова, которые никогда не говорила другому человеческому существу. Слова, которые минутой раньше ей вообще не пришли бы в голову:

— Ненавижу вас.

— Именно этим я и зарабатываю на жизнь.

Скорее ощутив, чем услышав, как он приближается, она уронила руки и тупо уставилась на пистолет.

Нельзя сказать, что пистолет был нацелен на нее, но и сказать, что не нацелен… Он держал оружие у бедра, и хотя Изабел сразу определила, что это антиквариат, которому, возможно, несколько сотен лет, но менее смертоносным от этого он все же не стал. Вспомнить хотя бы, что сотворил Гейдж с Джулией Робертс обычным самурайским мечом!

— Как раз в тот момент, когда я вообразил, что опуститься ниже папарацци уже невозможно! Оказывается, нет предела совершенству! Что случилось с твоим non parler anglais, француженка?

— То же самое, что с вашим итальянским, — отрезала она, распрямив спину. Только сейчас до нее дошел смысл его высказывания.

— Папарацци? Считаете меня репортером?

— Если ты так хотела интервью, стоило только попросить. Изабел подскочила как ужаленная:

— Вообразили, что я пошла на это, чтобы добыть пикантные факты из вашей биографии?!

— Может быть.

До нее донесся слабый запашок спиртного. Он бесцеремонно поставил ногу на стул, с которого она едва успела встать. Но Изабел вряд ли это заметила. Она была слишком занята, пытаясь сообразить, угрожает он ей или просто забыл о пистолете.

— Как ты нашла меня и чего хочешь?

— Мне нужен мой дом, — пробормотала Изабел, отступая, но тут же рассердилась на себя. — Именно так вы развлекаетесь? Переодеваетесь в жиголо, чтобы снимать женщин на улицах?

— Верь или нет, Фифи, я вполне могу сделать это без всяких переодеваний. И к тому же стою куда больше, чем те пятьдесят евро, что ты оставила.

— Это на чей вкус. Кстати, пистолет заряжен?

— Понятия не имею.

— Все равно положите его, — потребовала Изабел, вцепившись в руку Гейджа.

— Это еще зачем?

— Прикажете поверить, что решили меня застрелить?

— Верь чему пожелаешь, — зевнул Гейдж. Интересно, сколько он успел выпить? И почему у нее подгибаются ноги?

— Не терплю оружия.

— В таком случае проваливай.

Он развалился на кресле, вытянув ноги и опустив плечи. Пистолет пристроил на коленях. Ну прямо олицетворение декаданса на вилле Ангелов.

Но никакая сила на земле не заставит ее уйти, пока она не выяснит, что случилось.

Изабел крепче сжала трясущиеся руки, чтобы он ничего не заметил, и каким-то образом умудрилась опуститься в кресло напротив Гейджа, ничего не сбив и не перевернув. Впервые в жизни она узнала ненависть в ее чистом виде.

Гейдж некоторое время изучал ее, прежде чем ткнуть дулом пистолета на огромную, во всю стену, шпалеру, изображавшую всадника.

— Мой предок. Лоренцо Медичи.

— Большое дело. — Он был покровителем Микеланджело. И Боттичелли тоже, если историки не врут. Лоренцо был одним из лучших представителей Ренессанса. Воплощение благородства. Если не считать… —