в столице в одиночку. И при всем этом, только очень и очень редко и едва слышным голосом, в душе она признавалась себе, что готова завести любовника.

Эдит гордилась тем, что буквально в одно мгновение стала Настоящей Леди, и соблюдала все правила новой жизни, будто была рождена для нее. Конечно, к этому времени она уже почти забыла, что вовсе не была рождена для такой жизни. Она поддалась тому, как убедительно ее мать считала себя почти- дворянкой, и теперь каким-то загадочным образом представляла, что выросла в среде джентри и просто вышла замуж за человека немного выше ее по положению. Подобный взгляд на вещи позволял ей испытывать к Чарльзу не такую большую благодарность, какую она, конечно же, ощущала вначале.

С неизбежностью новое социальное положение принесло с собой и новую мораль. Она с гордостью избавилась от последних следов мещанской щепетильности и без труда усвоила холодные, практичные ценности, являвшие собой грани Мира Избранных, с делом которого она связала себя узами своего брака. Она быстро превратилась в одну из тех безупречно одетых женщин, которые за обедом в каком-нибудь ресторане говорят друг другу вещи вроде: «И зачем он поднял такой переполох? Оба мальчика несомненно его», или: «Глупая женщина. Через пару лет все утихло бы», или: «О, она совсем даже не против. Ее любовник только что переехал сюда из Парижа», и, надкусывая лист цикория, они заговорщически снижают голоса, отчасти надеясь, что кто-нибудь их услышит. Она усвоила притворный ужас перед оглаской и искренний ужас перед возможным скандалом – неотъемлемые атрибуты класса Чарльза. Но даже среди этих шаблонных принципов оставалось немного места живым чувствам. Эдит не восхищалась скандалами. И более всего не любила людей, которые «добились своего», а затем «все испортили». Она достигла своей цели и была твердо намерена не опустить знамени.

И все-таки… и все-таки… С этими мыслями она откусила еще кусочек и решила, что, пожалуй, почему бы ей не поехать вместе с Чарльзом осматривать Брук-Фарм.

Ей незачем было сообщать мне, что они отправились на инспекцию, я видел из окна, как они садились в машину. Мы снимали в доме уже второй день, и у нас было довольно безалаберное утро, одно из тех, когда снова и снова снимают, как ты выходишь из дверей и идешь по коридору. Все это, конечно, очень полезно, помогает привыкнуть к костюму, почувствовать себя в нем естественно, или подружиться с оператором, но особой самоотдачи не требует. Белла сидела рядом со мной у окна, на этот раз затянутая в тесный коричневый дорожный костюм, и деловито скручивала довольно хлипкую сигаретку; теперь уже только по этой привычке и можно было догадываться о том, какую богемную жизнь она вела в шестидесятые. Саймон был с нами, но без костюма – в тот день он не был нужен. Просто он принадлежал к тем актерам, кто не может долго оставаться вне съемочной площадки, они скорее предпочтут, чтобы их позвали отснять минутный вступительный кадр, и весь день прождут гримера, нежели возьмут выходной.

– Куда это они? – спросила Белла, провожая взглядом Чарльза и Эдит, идущих через парк.

– Чарльз сказал, что осмотрит дом, не надо ли чего доделать.

– Скоро мы сможем переехать, как думаешь?

Я пожал плечами:

– Да хоть сейчас, по-моему. Если мы не против, что его еще некоторое время будут отделывать.

– Боже правый, да я лучше в лесу буду спать, чем проведу еще одну ночь в гостинице, – усмехнулась Белла, поднося зажигалку к своей негорючей на вид самокрутке.

Саймон еще раз взглянул на удаляющиеся фигуры.

– Не пойти ли мне с ними. Тогда я смогу отговорить их, если начнут волноваться по мелочам. В конце концов, мы же хотим переселиться сегодня, если получится.

Он кивнул нам и пошел по коридору. Мы с Беллой молча смотрели ему вслед. Она заговорила первая:

– Вот и пошел. Разбивать сердца.

– Разве он тебе не нравится?

Она сосредоточилась на своей неряшливо свернутой сигаретке.

– Чему тут не нравиться. Просто иногда все это очарование становится поперек горла.

– Не думаю, чтобы Чарльз это замечал.

– Может, и нет. Но она заметит. И судя по вчерашнему вечеру, не уверена, что это ей понравится. Не испортил бы он все дело, мы ведь еще и поселиться не успели.

Он не испортил. Или не настолько, чтобы мы не смогли в тот же вечер переехать на новое место. У нас был обеденный перерыв, мы сидели за шатким столиком службы обеспечения на площадке перед домом, стараясь максимально насладиться обедом из коробки, когда вернулся Саймон с победным видом, пританцовывая и потрясая кулаком в воздухе.

– Готово!

– Когда?

– Сегодня.

– А гостиница?

– Уже улажено. Я предупредил, что мы все трое съезжаем, и сказал, что мы в ближайшее время зайдем и соберем вещи. Они так хорошо зарабатывают на этом фильме, что не сильно жаловались. – Он сиял. – Эдит и Чарльз снова пригласили нас перекусить вечером, так что по магазинам ходить не придется.

– Как это мило со стороны Эдит и Чарльза. – Белла задержала на языке непривычные имена, и заговорщически чуть улыбнулась мне. Я понял, что Саймону суждено немало ее позабавить.

Возвращаться к Бротонам второй вечер подряд и снова поддерживать вежливые беседы с «Гуджи» и «Тигрой» нам, конечно, не хотелось. Мы с Беллой позже признались друг другу, что оба втайне думали отказаться. Полагаю, Саймону подобные сомнения были неведомы. Но в данном случае мы оба, независимо друг от друга, пришли к выводу, что это было бы крайне неучтиво после того, как нам оказали такую услугу и значительно улучшили нашу долю, – и вот опять, в самом начале девятого, мы, хрустнув гравием, затормозили у ворот и подошли к главному входу.

Саймон разительно переменился. Вчера его общее бахвальство (незаметно для него самого, конечно) даже самому рассеянному наблюдателю давало понять, как неловко Саймон чувствует себя в высшем обществе. Он время от времени небрежно ронял имена, не имевшие никакого веса, и говорил о событиях светской жизни, либо не имеющих никакой валютной ценности, либо, что любому было ясно, известных ему очень смутно. И в конце концов трудно было не посочувствовать его неуклюжим потугам, несмотря на то, каким успехом он пользовался у хозяйки. Как многие актеры и большая часть гражданского населения вообще, он теперь вынужден был доказывать свое право принадлежать миру, где уже давно считал себя своим, но куда редко или почти никогда не попадал в действительности. Но сегодня сомнения оставили его. Он светился той радостью, какая отличает неуверенных в себе эгоистов, когда они обнаруживают, что их опасения были беспочвенны и они нравятся. Трудно было не встретиться глазами с улыбающейся Беллой, пока мы поднимались в семейную гостиную, а Саймон проводил рукой по сияющим перилам и благожелательно переговаривался с дворецким всю дорогу, настоящий друг семьи. Поднявшись, мы смогли насладиться зрелищем, как он приветствует лорда и особенно леди Акфильд, словно старых приятелей.

Одна из несомненных, основных жизненных истин – обычно мир ценит вас настолько, насколько вы цените себя сами. Так неопытная хозяйка салона дрожит от волнения, просматривая список гостей, снова и снова размышляя, смеет ли она, имеет ли право пригласить некую титулованную особу или телезвезду, которых едва знает, и только много лет спустя понимает, что никто обычно не подвергает сомнению «право» присылать пригласительные билеты. Если человек хочет прийти, он принимает приглашение.

Если нет – не принимает. И вот сейчас лорду Акфильду не пришло бы в голову задуматься, равен или нет ему Саймон Рассел по социальному положению. Он, очевидно, считает себя таковым, и вкупе с тем фактом, что его место в жизни лорда Акфильда ограничивается поеданием ужинов и рассказыванием анекдотов, это более чем оправдывало его дружелюбную фамильярность в глазах пэра. Именно таким образом многим удается занять достаточно заметное место в обществе, особенно лондонском. Саймон ничем не отличался от какого-нибудь торговца произведениями искусств или, скажем, любителя оперы, которых подбирают разнообразные герцогини наших дней и чьи улыбающиеся во весь рот физиономии, затесавшиеся между телезнаменитостями и женами наследников больших состояний, можно порой увидеть в журналах. Такие люди, как Саймон, не подозревают, что несмотря на поверхностное признание, которого