– А я так поняла, вы – родственники.

– Ну, так и есть. Породнились где-то в тридцатых годах прошлого века. Но я их знаю, потому что мы живем по соседству.

– Звучит неплохо.

– Так и есть. Не знаю, хороший ли из старины Генри управляющий, но там довольно мило. Кроме того, денег у них куры не клюют, так что, наверное, это не важно. – Невооруженным глазом было видно, что Чарльз считает, что он-то великолепно управляет Бротоном.

Какое-то время они смотрели друг на друга не отрываясь. Эдит поняла, что очень даже не против, чтобы он ее поцеловал. Отчасти для того, чтобы быть уверенной в собственном успехе, и отчасти потому, что ей просто хотелось его поцеловать. Он неловко наклонился к ней и прижал свои губы к ее. Губы у него были неподатливые и плотно сжаты. Ага, подумала она. Скорее Филипп, чем Джордж. Ладно. А вслух сказала:

– Спокойной ночи и еще раз спасибо вам, я замечательно провела время.

– Вам спасибо, – ответил он, вышел из машины и проводил ее через дорогу до двери, но, прощаясь, целовать больше не пытался и о том, когда они увидятся снова, тоже не упомянул. Справедливо будет сказать, что до этого момента она и не замечала, что ждет от этой встречи чего-то большего, ей хотелось только убедиться, что Чарльз находит ее привлекательной, что ему приятно находиться в ее обществе и он хочет увидеться с ней снова. Но теперь, когда вечер заканчивался как-то скомканно, ее охватило разочарование, ощущение, что она упустила свой шанс. Что у нее была некая великолепная возможность, а она все испортила, причем даже не поняла толком как. И вот, с чувством сожаления о собственном провале, она прокралась на цыпочках в свою комнату, стараясь не разбудить мать, которая лежала глядя в потолок в своей спальне дальше по коридору.

А между тем Эдит совсем не стоило так огорчаться. Она плохо знала Чарльза и неправильно поняла его сдержанность. Люди обычно воспринимали его как приз, награду, за которую нужно бороться, и Эдит была уверена, что он о себе такого же мнения, – но она ошибалась. Чарльз считал, что именно он, а совсем не Эдит, отвечает за то, чтобы вечер удался. Он был застенчив (не из тех, кто грубит от смущения, а по- настоящему застенчив), и потому, хоть он и не мог этого продемонстрировать, ему очень польстило, что ей как будто бы нравилось проводить с ним время. И по правде говоря, вставляя ключ в замок квартиры своих родителей на Кабоган-сквер, Чарльз с удовольствием вспоминал прошедший вечер. Эдит ему очень приглянулась. Его еще ни к одной девушке так не тянуло. Уважая лицемерие как обязательную составляющую общения в нашем лицемерном обществе, он еще сильнее восхищался ею из-за того, что она сумела притвориться, что Камноры ей понравились, хотя было ясно – они, или как минимум Джейн, вели себя с ней весь вечер просто непотребно. Он открыл дверь и вошел в квартиру.

Лондонская квартира Акфильдов занимала первый и второй этажи одного из тех высоких голландских домов красного кирпича, что окружают эту престижную, пусть и не совсем чарующую площадь. Это было довольно милое жилище, обставленное с той тщательно взвешенной смесью уюта и величественности, которую мать Чарльза переняла у Джона Фоулера и позже сделала своей характерной манерой. Картины, не самые лучшие из семейной коллекции, были тщательно подобраны таким образом, что создавали ощущение влиятельности и древности рода, но не подавляли пространство. Украшения, ковры, сами столы и стулья заявляли о положении семьи, но не оглушительно, а скромно, вполголоса. «Мы заглядываем сюда время от времени, – будто бы говорили предметы обстановки, – но не судите о нас по этой обстановке». И точно так же никто из членов семьи, даже Кэролайн, прожившая здесь после замужества четыре года, не называла это место домом. Дом – это Бротон. «На следующей неделе я буду в квартире», «пойду-ка я в квартиру», «давай встретимся в квартире» – все это очень хорошо, но «мне пора домой», даже после затянувшегося заполночь приема в Лондоне, означало, что данный представитель семейства собирается в тот же вечер ехать в Суссекс. У этих людей может быть дом на Честер-сквер и маленький коттеджик в Дербишире, но вы можете не сомневаться, что «домой» – это туда, где под окнами растет трава. А если подобного убежища не существует в принципе, то они ясно дадут вам понять, что для хорошего самочувствия им жизненно необходимо как можно чаще сбегать из города погостить к своим сельским друзьям, прочь от дыма и пыльных мостовых, подразумевая, что пусть им и приходится всю жизнь бродить меж каменных стен или сидеть за столом в Сити, в душе они навсегда останутся деревенскими жителями. Редко встретишь аристократа, который предпочитает Лондон, – по крайней мере такого, кто честно бы в этом признался.

У Чарльза была и своя квартира, несколько скромных тесных комнат на четвертом этаже в Итон-плейс, но он обычно о ней не вспоминал. На Кабоган-сквер было приятнее и уютнее, и там он в любое время мог спуститься за почтой, не привлекая пристального внимания соседей. Но, может быть, потому, что Бротон- Холл создавался вкусами многих поколений, каждый раз приезжая в городскую квартиру, где всегда останавливалась его мать, он повсюду чувствовал отпечаток ее личности. Настоящая лондонская штаб- квартира Бротонов – Бротон-Хаус – была разрушена прямым попаданием бомбы во время воздушных налетов во Вторую мировую, и потому им не пришлось, в отличие от многих своих родственников, мучительно решать по окончании войны, разумно ли будет отказаться от дома в городе. Бабка и дед Чарльза приобрели довольно сырую квартиру в Альберт-Холл Мэншнс, от которой его мать отказалась не раздумывая, и именно она выбрала и создала из ничего это жилище в качестве достойных декораций для благотворительной работы и развлечений, которые время от времени требовали ее присутствия в столице.

Усевшись в кресло со стаканчиком виски на сон грядущий, Чарльз задумался о своей матери. Он смотрел на эскиз в красивой рамке, изображавший семилетнюю Хэрриет Тривен (девичья фамилия леди Акфильд). Набросок работы Аннигони стоял на небольшом столике эпохи регентства рядом с камином в гостиной. Даже у этой маленькой девочки с лентой в угольно-черных кудрявых волосах он заметил знакомый непреклонный, кошачий взгляд. Пора было взглянуть правде в глаза. Эдит не понравится его матери. Это он знал наверняка. Если бы Эдит представили его матери в качестве жены кого-то из друзей, девушка могла бы ей даже приглянуться – если бы леди Акфильд вообще ее заметила, – но в качестве девушки Чарльза ее встретят отнюдь не с распростертыми объятиями. И еще меньше, если вдруг так сложатся обстоятельства, его матери понравится перспектива приветствовать Эдит как свою преемницу, как женщину, заботам которой ей придется в будущем доверить свой дом, свое положение, то самое графство, на благо которого она так усердно и так долго трудилась.

Сказанное совсем не означает, что Чарльз не испытывал симпатии к своей маме. Напротив, он очень любил ее. Он видел то, что таилось за светским образом настоящей леди, совершенной во всех отношениях, и это ее истинное «я» вызывало у него симпатию. Леди Акфильд очень нравилось создавать видимость, что все в этой жизни ей принесли на блюдечке, а ей не пришлось и пальцем шевельнуть. Она предпочитала, чтобы ей завидовали, а не жалели ее, и всю жизнь старалась, как поется в песенке, прятать горести в косметичку и улыбаться судьбе. Как правило, ей это давалось без особого труда, потому что она считала собственные беды не менее скучными, чем чужие, но Чарльз уважал ее философию и любил мать за нее. Он, возможно, не в полной мере осознавал, насколько в постоянных попытках сохранять «хорошую мину» она всего лишь хранила верность принципам своего класса.

Представители высших классов в целом жаловаться не любят. Они предпочтут скорее «не распространяться об этом». Короткая прогулка и стаканчик чего-нибудь покрепче – вот какие способы они выбирают, чтобы оправиться от ударов судьбы, и не важно, поразила злодейка их сердце или кошелек. Уж сколько было написано в бульварных газетах об их холодности, однако от обычных людей их отличает совсем не бесчувственность, а скорее привычка не показывать своих чувств. Естественно, они не считают это своим недостатком и отнюдь не восхищаются публичным проявлением эмоций у других. Их искренне поражает открытое горе рабочего класса – скорбящие матери, которых, поддерживая под руки, чуть не вносят в церковь, фотографии солдатских вдов, обливающихся слезами над «его последним письмом». Одна мысль об этом заставляет содрогнуться любого истинного представителя благородного семейства. И конечно же, они не понимают одного – такие трагедии, несчастные случаи, автокатастрофы на М3 предоставляют даже самому заурядному человеку, потерявшему родных и близких, может быть, единственную в его жизни возможность получить, пусть мимолетную, толику известности. В кои-то веки он может утолить ту самую, чисто человеческую жажду внимания, добившись, чтобы общество признало его бедственное положение. Этой потребности представители высших сословий не понимают, потому что не

Вы читаете Снобы
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату