кухней, дворницкой, кучером и т.д. В пьесе Горького «Дачники» адвокат Басов говорит: «Глупая дача. Устроены электрические звонки, а везде щели… пол скрипит…»

Только к концу XIX века в крупных городах — сначала в общественных зданиях и на улицах, а затем и в частных квартирах — появилось электрическое освещение, постепенно вытеснившее керосиновое, свечное и газовое.

Заголовок — словно из романа о доисторических временах, между тем еще в столь знакомую нам по литературе пушкинскую эпоху добыть огонь было делом весьма хлопотным. Разумеется, в домах это облегчалось постоянным наличием в топке печи «жара», то есть тлеющих угольков. Погас жар — можно было попросить уголек у соседей. Наконец, негасимый огонь горел в масляной лампадке под иконой.

А как можно было получить огонь в пути, на новом месте? Его добывали ОГНИВОМ (или КРЕСАЛОМ, МУСАТОМ, что одно и то же), то есть стальным брусом, ударяя его о твердый камень — кремень и ловя искру на ТРУТ — высушенный гриб, по названию трутник, или попросту пережженную тряпицу. В Великую Отечественную войну, когда спичек и зажигалок недоставало, этот древний способ на время возродился (его хорошо помнят участники войны), с той разницей, что вместо трута употреблялся жгут — сплетенные хлопчатобумажные волокна.

Но чтобы разжечь костер или печь, зажечь свечу, требовалось превратить тление в горение, что вовсе не легко. Этому служили СЕРНИКИ, или СЕРНЫЕ СПИЧКИ, — лучинки, обмакнутые в расплавленную, а потом затвердевшую серу. Федор Иванович «высекает огонь, зажигает серничек синим огнем, потом свечку», — говорится в «Воспоминаниях» Л. Толстого.

ЗАЖИГАТЕЛЬНЫЕ СПИЧКИ, с помощью которых огонь получали непосредственно, появились в России только в 1830-х годах. Горючая смесь на их головках состояла главным образом из белого фосфора и той же серы, поэтому они по привычке долгое время также назывались серничками или серными спичками. Вероятно, именно такую «серную спичку» засветил Печорин в «Тамани» Лермонтова, встретив слепого мальчика. Даже донские казаки в «Тихом Доне» Шолохова называют обычные, современного типа спички серниками.

ФОСФОРНЫЕ СПИЧКИ зажигались от трения о любую твердую и сухую поверхность. Носили их в металлических — стальных или серебряных — коробках, об которые и терли головки. Спички легко самовозгорались, поэтому деревянные или картонные коробки не годились. Другим их недостатком была ядовитость белого фосфора — попадание его в органы пищеварения грозило смертельным исходом. Любинька в «Господах Головлевых» Салтыкова-Щедрина покончила с собой, глотая головки фосфорных спичек.

В 1855 году в Швеции изобрели бесфосфорные, безопасные спички, которые постепенно вытеснили прежние и долгое время назывались ШВЕДСКИМИ (вспомним рассказ Чехова «Шведская спичка»). Для их зажигания требовалась особая терка, вначале прилагавшаяся отдельно, а затем приклеивавшаяся к коробку. Как мы знаем, эти спички выдержали испытание временем.

Письменные принадлежности сильно отличались от современных. До середины XIX века писали ГУСИНЫМИ ПЕРЬЯМИ, для чего их надо было особым образом оттачивать — «чинить»; отсюда «перочинный ножик». Некоторые чиновники делали это столь искусно, что их только за это и держали на службе, ежели других способностей они не проявляли. Стальные перья внедрялись туго, особенно в учебных заведениях, — считалось, что они портят почерк. В романе Достоевского «Идиот» князю Мышкину, чтобы испытать его почерк, Аглая предлагает: «Вот перо, и еще новое. Ничего, что стальное? Каллиграфы, я слышала, стальными не пишут».

Написанное чернилами высушивали мелким песком, который хранился в особой ПЕСОЧНИЦЕ. «Большой квадратный конверт шумел тогда, как детская погремушка, по причине песка, которым густо посыпалось письмо», — вспоминает П. А. Кропоткин в «Записках революционера». Кстати, конверт в то время часто называли КУВЕРТОМ — так, например, постоянно у Тургенева.

Конверты запечатывались сургучом, к которому прикладывалась специальная именная ПЕЧАТКА с инициалами или гербом, или заклеивались ОБЛАТКАМИ — бумажными кружочками, смазанными клеем. Вот как Татьяна Ларина запечатывает письмо Онегину: «Письмо дрожит в ее руке; / Облатка розовая сохнет/ На воспаленном языке». Мимоходом отмечу здесь тогдашнее значение слова «воспаленный»: не воспалившийся от болезни, а распаленный, разгоряченный от волнения.

Слово «бумажник» в современном его значении вошло в язык поздно: одно время этот предмет называли КНИЖНИК или даже КНИЖКОЙ (по сходству) — так у Гоголя — или ПОРТФЕЛЬ. Поэтому не будем удивляться, читая в «Нови» Тургенева, что Сипягин достал из кармана «портфельчик и вынул оттуда карточку», а в «Бедных людях» Достоевского — о том, что «его превосходительство вынимает книжник и из него сторублевую».

Карманные часы большой точности назывались по выпускавшей их французской фирме БРЕГЕТ. Они напоминали о времени боем: отсюда «пока недремлющий брегет / Не прозвонит ему обед» в «Евгении Онегине». В рассказе «Часы» Тургенева узнаем, что герой «приобрел себе настоящий брегет, с секундной стрелкой, обозначением чисел и репетицией». Числа здесь — дни месяца, РЕПЕТИЦИЯ — механизм для боя.

У Куприна есть рассказ «Брегет» — история исчезновения дорогих часов, кончившаяся трагически. Как и другие пружинные часы того времени, брегет заводился не заводной головкой, а особым ключиком, привешенным на цепочке. Отсюда фраза в «Казаках» Л. Толстого: один из молодых людей, провожавших Оленина на Кавказ, «играет ключиком часов». К той же цепочке прикреплялась иногда упомянутая выше печатка для оттискивания на сургучной печати на письмах; на такую золотую печатку Ноздрев предлагает Чичикову сыграть в шашки.

Хочу напомнить молодым читателям, что часы, которые носят с собой классические герои, были только карманные — нынешние наручные часы, полностью их вытеснившие, появились перед первой мировой войной.

И, наконец, о принадлежности, которую непременно брали с собой в дальнюю дорогу. ПОГРЕБЕЦ — так назывался небольшой сундучок с посудой и провизией. Юный Гринев в «Капитанской дочке» везет с собой погребец, которым ведает Савельич. В «Воскресении» Л. Толстого офицер в дороге «достал из погребца четвероугольный графинчик с коньяком и бисквитом».

Здесь непонятного, то есть устаревшего, у классиков встречается очень мало. Кухня наша, хотя и обогатилась заметно за счет западных и восточных блюд, тем не менее радикально не изменилась.

Непонимание могут вызвать лишь некоторые аристократические, изысканные блюда, вроде нетленного СТРАСБУРГСКОГО ПИРОГА, упоминаемого в «Евгении Онегине». Так назывался паштет из гусиной печени, привозимый из-за границы в консервированном виде (поэтому-то и «нетленный»). Или знакомый по «Ревизору» ЛАБАРДАН — особым образом приготовленная треска, своего рода деликатес. Исчезли и забылись, с другой стороны, нищенские крестьянские блюда вроде ТЮРИ — хлебного крошева в квасе или в соленой воде. «Кушай тюрю, Яша! / Молочка-то нет!» — говорит крестьянка у Некрасова маленькому сыну.

Удивление могут вызвать КОНСЕРВЫ, подаваемые к столу у Карениных. Это, разумеется, не современного типа фабричные консервы, запаянные в жестяных банках или стеклянной посуде с плотными крышками, — такие появились в розничной продаже только к концу прошлого века (для армии изготовлялись раньше). Консервами же в то время назывались разного рода соленья и маринады растительного происхождения, изготовляемые либо домашним поваром из продуктов, привезенных из имения, либо ресторанными кулинарами.

Из напитков особого внимания заслуживают КИСЛЫЕ ЩИ. Что означает фраза у Гоголя: «Чичиков выпил бутылку кислых щей»? С каких пор щи пили из бутылки? В неоконченном романе Пушкина «Рославлев» говорится о патриотическом подъеме, охватившем русское общество в связи с вторжением в Россию наполеоновской армии: «…кто отказался от лафита и принялся за кислые щи». То есть, казалось бы, французскому вину предпочел исконно русское блюдо. Но «кислые щи» — не блюдо, а напиток. Так именовался особого рода шипучий квас, который