такой же участи казачьих станиц и русских сел, отнюдь не отвечает заповедям объективности. Впрочем, отыскание в исторических событиях взаимных обид не может иметь конструктивного исхода для нынешнего «решения» ситуации на Кавказе.
Можно отметить, что факты, подтверждающие бесперспективность борьбы части горцев против России в ходе Кавказской войны в действительности существуют. При этом бесперспективность понимается не в смысле определения более сильной в военном отношении стороны, а в смысле получения взаимных разносторонних выгод от совместного мирного сосуществования.
По одному из запоздалых откровений самого Шамиля, «эту войну можно было кончить раньше», где- то еще в 1838 году. Именно тогда он впервые пришел к намерению изъявить покорность России и обещал прекратить свои враждебные действия против нее. На переговорах с представителями русских войск Шамиль склонялся даже к поездке в Тифлис для встречи по этому поводу с государем императором, прибывшим в край, в чем горячо начал убеждать и своих ближайших сподвижников.
Шамиль не встретил, к несчастью, понимания, столкнулся с грубыми обвинениями «в измене шариату» и угрозами убить, и вынужден был, как человек безукоризненной честности, подчиниться данной когда-то клятве. Свою клятву он безупречно исполнял, пронеся до последней возможности взваленную обстоятельствами на его плечи ношу народного предводителя. По его же признанию, в войне с Россией он потерял свой народ. Незадолго до сдачи в плен уже почти все население, когда-то подвластное имаму, изъявило покорность ей вопреки мюридам и благосклонно встречало русские войска и их главнокомандующего, российского наместника князя А. И. Барятинского.
В соответствии со сложившимися стереотипами в исторической науке, обстоятельства окончания сопротивления Шамиля некоторые современные историки пытаются представить по-иному. Видный кавказовед В. Г. Гаджиев описывает их следующим образом: «После окончания Крымской войны самодержавие значительную часть своей армии, участвовавшей в боевых действиях, перебросило на Северо-Восточный Кавказ. И эта намного превосходившая числом горские народы армия сделала свое дело. Окружив плотным кольцом имама, она принудила Шамиля сложить оружие и сдаться на милость победителей».
Как видно, автор по-прежнему считает возможным не принимать во внимание фактор прекращения поддержки со стороны населения, хотя в воспоминаниях М. Н. Чичаговой этот фактор был определяющим при принятии решения, о чем заявлял сам имам Шамиль.
Что же касается взаимоувязки окончания противостояния части горцев на Северо-Восточном Кавказе с Крымской войной, то у России для скорейшего завершения этой войны были свои основания: после крымского позора императору и правительству для стабилизации государственной власти в империи была необходима военная победа, а сохранившие боеспособность части Крымской армии были практически «рядом». Другой важнейшей причиной, которая тогда мало интересовала общественное мнение, но была очень болезненной для высшей государственной власти России, являлась проблема российских невольников.
В письме из Стамбула (Константинополя) 15 октября 1858 года П. А. Чихачёв, известный в то время представитель отечественной исторической науки, сообщал о том, что после того как Россия лишилась флота на Черном море, «… Турция открыто покровительствует гнусной торговле рабами». О массовой распродаже невольников, в числе которых было немало и русских подданных, уведомлял неоднократно в 1860 году консул А. Н. Мошнин из Трапезунда посла империи в этой стране.
После подписания Парижского договора цены на рабов в странах Востока стали резко снижаться. Это свидетельствует о том, что борьбу с этим позорным промыслом вела только Россия, тогда как в нем наряду с турками участие принимали англичане, французы и другие представители европейских держав.
При создавшемся положении, как признавалось в различных источниках, похищения людей в рабство продолжались, и многие «цивилизованные» европейские коммерсанты «при посредничестве турок продолжали наживать капиталы на позорной торговле людьми…» Противодействие этому со стороны России предпринималось и в тот период, когда ее рассматривали не иначе как «жандарма Европы». По инициативе Николая I принимались самые решительные меры в этом отношении.
Обеспокоенность русского правительства подкреплялась дипломатическими усилиями, крейсерством военных судов вдоль побережья Черного моря. Но размах работорговли был таким, что все меры по борьбе с этим явлением давали лишь частичные результаты. С введением же повсеместного русского управления на Кавказе после его полного включения в состав империи торговля живым товаром в крае прекратилась.
В статье, написанной в 1859 году незадолго до окончания войны на Северо-Восточном Кавказе, Н. А. Добролюбов так характеризовал сложившуюся там ситуацию: «Шамиль давно уже не был для горцев представителем свободы и национальности. Оттого-то и находилось так много людей, способных изменить ему…» В качестве весьма важного обстоятельства, обусловившего эти изменения в самосознании, далее выделялось управление населением, установленное в имамате, оказавшееся тяжелым для племен, не привыкших к повиновению и не получавших никаких выгод от созданного на теократических принципах подобия государственного порядка. Вместе с тем, находившиеся под властью Шамиля горские племена видели, что «жизнь мирных селений … под покровительством русских гораздо спокойнее и обильнее». Это и заставило их, по его утверждению, делать в конце концов соответствующий выбор, «с надеждою на мир и удобства быта».
По горячим следам участники событий, даже со стороны непокорных горцев, в их числе прославленный «имам Чечни и Дагестана» Шамиль, многоопытный ратник и «гений мусульманского мира», как писали о нем при жизни, замечали то, что впоследствии было предано из-за идеологических коллизий незаслуженному забвению: Кавказ покорился не только силе русского оружия, но и силе нравственного авторитета России.
Были, конечно, обоюдные разрушения в ходе боевых действий, но были и построенные самые большие и красивые мечети в чеченских и других селениях на деньги, выделенные из личных средств «главных виновников» покорения, например генерала А. П. Ермолова. Жесткие меры он предпринимал лишь после того, как «…самая крайность к тому понудила», чтобы снисходительность, с учетом специфики края, населенного «народами непросвещенными», не воспринималась «за слабость».
Наказаниям по распоряжению А. П. Ермолова подвергались только изменники и те, кто занимался грабежами, совершая набеги на русские или иные селения, принявшие подданство империи. Россия, втянувшись в охватившую ее на полвека Кавказскую войну, прежде всего решительно выступила «против набеговой практики горцев», без искоренения которой достижение стабильности в регионе было бы немыслимо.
Строгость, как разъяснял сам генерал, способна «предупредить много преступлений», а меры экономической блокады против непокорных заставят, «крови… не проливая», переменить «разбойнический образ жизни» тех, кто занимается набегами. По его убеждению, «Россия должна повелевать властию, а не просьбами»
В свете этих намерений А. П. Ермолова в «преобразовании Кавказа» вряд ли можно согласиться с утверждениями современных историков, что «он [Ермолов] нередко становился похожим на тех, кого называл «дикарями»». Несмотря на то, что «индустрия набега» в крае якобы являлась «… таким же устойчивым занятием, как скотоводство и земледелие», традиционность преступного промысла не может считаться его оправданием, а увещевания и недостаточная властная строгость в таких обстоятельствах не могли изменить общественное сознание местного населения.
По ходу войны были, несомненно, жертвы с той и с другой стороны, но были и горские общества, которые русские войска брали под защиту от произвола мюридов. Было, как и на всякой войне, ожесточение, но были и спасенные в сражениях дети, которым русские офицеры обязывались отчислять определенный процент от своего жалованья до совершеннолетия, не говоря уже о крупных разовых пожертвованиях и создававшихся за счет казны специальных приютах, «военно-сиротских отделениях для малолетних детей возмутителей и изменников между горскими народами». Кстати сказать, участь русских детей, захваченных во время «набегов с гор», была совершенно иной.
Были штурмы крепостей, но были и суровые приказы немедленно прекратить перестрелку, как было, к слову, при взятии последнего пристанища «непокорных» Гуниба, чтобы не подвергать находящихся там женщин и детей, как помечено в приказе, «ужасам боя».
Впрочем, и Шамиль не был лишен благородства. Об этом можно судить хотя бы по тому, что он
