кровавых сгустках череп, упал у его йог. Арабский скакун взвился на дыбы.

– Да что же там?! – не помня себя, кричал Рибас.

Бенигсен расспрашивал легко раненого унтер-офицера. Тот рассказал, что донские пешие казаки первыми вышли из урочища, но были встречены таким ружейным и орудийным огнем, что побежали назад, смяли харьковских егерей, которые не успели сдвоить ряды и уступить место для отступления. В урочище взопрела такая мирная без выстрелов каша, что все побежали вспять.

– Где генерал Суворов? – спросил Бенигсен.

– Заворачивает казаков.

К часу пополудни Суворову удалось сосредоточить пехоту в лощине при выходе из урочища. Идти дальше без артиллерии не имело смысла, но орудия перетаскивали на руках с превеликой медленностью. Вдруг с окровавленным исцарапанным лицом прибежал поручик от Суворова:

– Справа обходят!

Подполковник Любимов взмахнул саблей, гусары разом прыгнули в седла, и кони вынесли их на пригорок справа. Но куда же скакать дальше? Лес, заросли. Выбирали звериные тропы, и началось невиданное сражение, но не с турками, а с чащами, низкими ветвями, кустами. Через четверть часа гусары остались без киверов. Они сверкали золоченными бляхами на ветвях и валялись на земле. Ментики, так романтично развивающиеся за спиной в степных просторах, теперь намертво цеплялись за кусты и выдергивали гусар из седел. Хозяйственные унтеры спешивались, чертыхались, проклинали все на свете и собирали свое и чужое добро.

Гусарские сабли так и остались в бездействии, но, заметив движение конницы, турецкая пехота откатилась от правого фланга. Розен приказал возвращаться. Прискакали на поляну перед урочищем, где новый курьер Суворова кричал, что теперь обходят слева. Гусары сбросили наземь дуламы с галунами, ментики с мехом, но и на левом фланге сражение с лесными чащобами повторилось. Были и раненые. Кто напоролся на сучья лбом, кто загубил лошадь в овражных ямах. Один гусар выбежал навстречу волонтеру, зажимая ладонью вытекающий глаз.

Казалось, этому безумию не будет конца. Но к четырем пополудни Суворов выкатил из урочища двадцать орудий и дал залп. Каре пехоты тронулось. Высокие синие шапки артиллеристов замелькали перед лагерем турок. Штаб Каменского прибыл к урочищу, генерал-поручик распорядился:

– Гусарам скакать в дефиле.

В четверть часа они миновали проклятое место, но орудия Суворова еще три часа били по позициям турок, а уж потом волонтер понесся к пустым земляным валам Кузлуджу – турки бежали. К восьми вечера приехал Каменский, генералы собрались на совет. Утром было объявлено, что убито пятьсот турок, сто взято в плен, захвачено сто семь знамен и двадцать девять орудий. Потери в русских полках составили семьдесят пять нижних чинов и четыре раненых офицера. Поверить всему этому волонтер просто не мог.

– Да в этом ли дело? – отмахнулся от сомнений Рибаса Кирьяков, повалившись на трофейный зеленый сенпик. – Ты знаешь, что генерал Суворов отстранен и заменен Милорадовичем?

– Как?!

– Вытолкали в шею.

– Его гренадеры остановили казаков. Его пушки обеспечили все дело.

– Но он не положил победу к ногам Каменского, а сам сообщил о ней Румянцеву. Да еще хотел не останавливаться здесь, а на плечах турок взять Шумлу со ставкой визиря.

– Но ведь только так и надо было действовать, – горячился Рибас. – Я думал, что мы сегодня же выступаем.

– У наших генералов тактика не военная, а придворная, – зевая, отвечал Кирьяков. – Если бы генерал- майора не остановили, кому жезл? Кому вся слава? Ему. Нет, Каменский до этого никогда не допустит.

– Но здравый смысл?…

– Ищи ветра в поле.

– Значит, мы не наступаем?

– Каменский приказал отдыхать неделю, – взбивая сенник, отвечал Кирьяков. – Провианта мало.

– Да где же его взять, как не в Шумле?

– Румянцев пришлет. Вот и ждем.

Фельдмаршал Румянцев был разгневан. Писал Каменскому, что не дни и часы, а моменты решают дело. А Каменский не только упустил момент, но и намертво стоял лагерем, и войска доедали остатки провианта. В конце недели бездействия в лагерь под Кузлуджи прибыли подводы, и интендант побежал в штаб с ведомостью на 3388 четвертей сухарей. Каменский, очевидно, засовестился и отправил полторы тысячи четвертей в отряд Суворова, у которого провианта не было вообще. Суворова с этим отрядом отправили с глаз долой, но с задачей оседлать дорогу между Шумлой и Варной.

Досада и раздражение всем происходящим, а вернее, непроисходящим, так удручали Рибаса, что, участвуя в сражении при селении Эни-базар против пятитысячной конницы Дагесналы-сераскир-паши, он скакал на своем арабчонке, как во сне. Подполковник Любимов с двумя эскадронами обошел селение и врезался в тыл рукопашной схватки. Волонтер, стиснув зубы, рубил саблей направо и налево. Страшная кровавая сабельная работа кончилась к вечеру. Путь на Шумлу был открыт. Рибаса до ночи рвало кровью, пока Бенигсен не влил в него водку, и волонтер заснул.

Наутро пришел проводник, и полковник Розен поднял полк на марш в обход визирской Шумлы. Но на следующий день авангард наскочил на неприятеля силы неисчислимой. Решили повернуть назад, но были встречены турецкими пушками. Полк оказался в окружении. Спешились в поле, костров не жгли и ждали своей участи. Бенигсен повалил проводника на землю и отсек ему голову. А на следующее утро сюрприз: никакой турецкой рати вокруг. В чем дело? Разведчики возвращались из поисков, не обнаружив даже признаков неприятеля.

И только прискакавший штаб-офицер Каменского разъяснил ситуацию. Визирь Муссин-Заде, удрученный поражением при Кузлуджи, не стал дожидаться в Шумле появления русских, а вывел двадцатитысячное войско и окружил полк Розена. Полк был обречен. Но визирь медлил, предполагая, что перед ним вся девятитысячная армия Каменского. А когда в визирском тылу замаячили гренадеры основных сил, он вернул свои войска в Шумлу.

Еще вчера обреченный на гибель полк воспрянул, двухдневным маршем обошел ставку визиря и захватил дорогу на Адрианополь. Огни славы замаячили перед волонтером де Рибасом. Бенигсен поставил по заветной дороге пять постов по сто человек и вернулся в предгорье у Шумлы, где волонтер заботливо чистил щеткой своего коня.

– | Зачем нам визирь? Зачем нам его ставка? – вопрошал Рибас, окатывая скакуна водой из кожаного ведра. – Собрать бы несколько полков. А дорога на Константинополь открыта.

– Константинополь? А зачем он нам? – пожимал плечами подполковник Бенигсен. Рибас в изумлении выронил ведро.

– Да вы что, подполковник? Объясните, наконец, зачем эта война?

– Война? – Бенигсен отобрал у волонтера щетку и принялся чистить сапожки. – Война, как всегда, ведется только для мира. И для мира, на выгодных для России условиях.

С этим волонтер никак согласиться не мог, но задумался.

Тем временем полки Каменского маневрировали у визирской ставки под Шумлой. То сбивали турецкие посты. То захватывали провиант. То начинали траншейные работы, а потом вдруг бросали их и пятились от крепости. «Зачем?» – спрашивал волонтер. – Не лучше ли собрать войска в одну когорту и двинуть ее на Константинопольские мечети. Дорога за нашими передовыми постами свободна». Но шестого июля Каменский получил приказ Румянцева и курьерами распространил его в полках: не предпринимать никаких существенных военных действий. С турками идут переговоры о мире. Беннгсен оказался прав: командование интересовала не окончательная победа, а выгоды.

Стало известно, что визирь Муссин Заде подписал договор о мире и, минуя русские посты, отправился в Константинополь к султану. Рибас, отбывший с донесением к Каменскому, не был свидетелем проезда, но когда вернулся в передовые отряды, с дальних постов Адрианопольской дороги прискакал казак, спешился и сообщил:

– Визирь помер.