пригласил даму, прическа которой напоминала собор, увитый плющом. На все комплименты кавалера она отвечала однообразным «мерси», а танцевала довольно неуклюже. После танца Рибас поспешил к Виктору с вопросом:

– На этом балу все дамы будут танцевать спотыкаясь, как во сне?

– Вам не повезло, – отвечал Виктор. – Но когда будете приглашать кого-нибудь, обращайте внимание на прическу. Чем она будет скромнее, тем дама будет танцевать изящнее.

Джузеппе последовал совету – все оказалось именно так.

– В чем же тут дело? – спросил он у друга. Виктор ответил хмуро:

– Спросите у вашей следующей партнерши.

– Почему вы не танцуете?

Виктор рассеянно посмотрел на Рибаса и сказал:

– Я могу уехать раньше. Вы доберетесь на извозчике?

– Да. Конечно.

Расспрашивать Виктора о его хандре он не стал: и так все было понятно. Влюбленный во фрейлину императрицы, княжну, которую он романтично именовал княжной С, Виктор искал ее на балу, но не находил. Экосез Джузеппе пропустил, разделив одиночество друга. Дама, открывавшая с Нарышкиным бал, танцевала с юным, но не очень поворотливым морским офицером. Огонь бриллиантов в ее рыжих волосах невольно манил взор неаполитанца, и к тому же Рибас оценил легкость ее движений, даже озорство, которое заключалось в том, что она исполняла фигуры с неохотной тщательностью и капризно посматривала на неумолкающего флотского кавалера. Чтобы скрыть свою заинтересованность, Рибас спросил у Виктора о ее партнере.

– Это Николай Мордвинов, – отвечал Виктор. – Знаменит тем, что он сам себе адъютант.

– Как это может быть?

– Получил мичмана и сделался флигель-адъютантом у собственного отца. Правда, он еще командует придворной яхтой «Счастье», на которой имел несчастье прокатиться наследник Павел и вылететь за борт.

– Ваши сведения не точны, – сказал оказавшийся рядом Григорий Кушелев. – Сам себе адъютант пошел на повышение и назначен генерал-адъютантом к адмиралу Ноульсу.

– Превосходно, – хмурясь отвечал Виктор. – Теперь Мордвинов выкупает и адмирала.

«Коти-льон!» – возвестил на весь зал хохочущий Нарышкин, и Джузеппе поспешил, чтобы пригласить рыжеволосую незнакомку, но теперь осуществить намерение было не так-то легко, потому что шталмейстер добавил: «С играми!», и в центре зала слуги поставили стулья, на которые сели дамы. Оркестр на хорах играл, но, чтобы пригласить кого-либо на танец, требовалось преодолеть некоторые препятствия. Как объяснил неофиту Виктор, хозяйка игры держала на платке предметы, принадлежащие дамам: булавки, заколки, колечки. Нужно было взять один из предметов и угадать кому он принадлежит. Долгоруков угадал сразу, и со словами: «Лихую борзую ни одна лиса не проведет» повел танцевать даму в голубом. Петр Пален ошибся, и ему велели стать на колени и отбить десять поклонов, которые весело отсчитывал весь зал. Ошибся Григорий Кушелев, ему вручили щипцы для нагара со свечей и приказали с их помощью выпить чарку водки. Ошибся Леонтий Бенигсен, и ему вменили в обязанность танцевать котильон с тяжелым креслом.

Когда Джузеппе решился попытать счастья, игра переменилась: теперь нужно было разгадать жесты дам, пантомиму, мимику лица. Рыжеволосая очаровательница вытянула руку, потом согнула ее в локте, прижала к сердцу и замахала обеими руками, как будто призывала к себе кого-то. И тотчас Николай Мордвинов, генеральс-адъютант, опустился перед ней на одно колено и сказал:

– Вы звали рыцаря – он у ваших ног.

Юная соседка рыжеволосой захлопала в ладоши:

– Нет, не угадал! Дайте ему веер – пусть обмахивает дам!

В следующем претенденте Рибас с удивлением узнал графа Андрея Разумовского. О его возвращении в Петербург он не слыхал.

– Я отвечу вам жестом, – сказал граф Андрей и, как герой-любовник на сцене, раскрыл объятья.

– Но что это означает? – спросила рыжеволосая хмурясь.

– «Я в пустыню удаляюсь от прекрасных здешних, мест», – пропел граф.

– Не верно! – воскликнула хорошенькая соседка рыжеволосой. – Пойте этот романс дальше!

Граф Андрей пел, и пел превосходно. Ему аплодировали. Рибас решился, вышел к дамам и сначала продекламировал на латыни, а потом перевел на французский:

– Артемида, чье сердце устало на долгой охоте, просит лань и медведицу полог шатра распахнуть!..

– Да, но почему лань и медведицу? – спросила одна из дам.

– Но они сопровождают Артемиду повсюду, – отвечал Джузеппе.

– Котильон ваш, – сказала рыжеволосая, вставая. – Правда, мой жест означал всего лишь: здесь так душно, прикажите слугам открыть окна.

Присутствующие зашумели: ответ был так точен и поэтичен, что дама должна была выполнить какое- нибудь желание Джузеппе.

– Сейчас у меня нет желаний, кроме котильона, – сказал он. – Но я подумаю.

Вблизи ее волосы были темнее, отливали старинной бронзой, бриллианты на золоченных нитках покачивались в такт музыки.

– Берегитесь, – сказала она. – Артемида превратила Актеона в оленя.

– Причина. Тут важна причина ее поступка, – сказал Джузеппе.

– Он оспорил ее мастерство в охоте.

– Нет. Он увидел ее купающейся.

Она пристально посмотрела на Джузеппе:

– Артемида убила Ориона за то, что он оскорбил ее.

– Нет, только за то, что его полюбила другая.

– Кто вы, знаток мифов?

– Иосиф Паскуале Доминик де Рибас, неаполитанец, к вашим услугам. В Италии меня называют Джузеппе. В Испании – Хозе. Не знаю, как меня стали бы называть в Шотландии, куда я ехал к родственникам, но случайно оказался здесь, чтобы вы дали мне имя.

– Будьте Иосифом.

– Почему?

– Вам не повредит, если вы станете прекрасным.

– Если мои усилия окупятся, я готов на этот тяжкий труд.

– Тогда прекрасным вам не стать никогда.

– Отчего же?

– Тяжкий труд портит лицо.

«Ничего не скажешь – у нее отточенный язычок. Она не только хороша, но быстра умом. У нее миниатюрная фигурка, а переливающееся темно-зеленое платье, расшитое белыми кувшинками, говорит о вкусе. Может быть, только черные зрачки слегка раскосых глаз чересчур остры, как и ее язычок, но она чертовски обольстительна…» Он внимательно присмотрелся к выражению ее лица и как-то сразу понял, что она читает его мысли и довольна произведенным впечатлением. Рибас, нареченный Иосифом, решил продолжить начатый разговор:

– Но тяжкие труды, когда они в удовольствие, преображают и в лучшую сторону.

– Истинный труд требует самоотречения, – парировала она.

– Самоотречение – христианская добродетель, – напомнил он.

– И вы найдете в нем удовольствие?

– Пока я с удовольствием констатирую, что аскетизм вы не жалуете, – сказал, улыбнувшись, Рибас.

– Да, но не как Монтень.

– Мишель Монтень призывал жить согласно природе.

– Природе и разуму, – уточнила она.

«Умна, легка в танце, естественна… Мне выпала удача танцевать с богиней», – восхищался в мыслях