Но июньские новости отступили на второй план, когда к палатке Рибаса прискакал столичный курьер. Адмирал был в море на учениях. Курьер в казацкой лодке «поймал» бригантину «Благовещенье» при совершении маневра, по веревочной лестнице взобрался на палубу и вручил Рибасу пакет от императрицы. Все переменилось в один миг. Сонно-размеренная жизнь лагеря при Хаджибее кончилась. Полки выстроили в каре на берегу, и после барабанной дроби был зачитан рескрипт императрицы:
«Божьей милостью МЫ Екатерина Вторая Императрица и Самодержица Всероссийская и прочая, и прочая и прочая.
Нашему Адмиралу Де Рибасу.
Уважая выгодное положение Гаджибея при Черном море и сопряженные с оным пользы, признали мы нужным устроить тамо военную Гавань купно с купеческой пристанью, повелев нашему Екатеринославскому и Таврическому Генерал-Губернатору открыть тамо свободный вход купеческим судам, как наших подданных так и чужестранных держав, коими в силу Трактатов с Импереею нашею существующих можно плавать по Черному морю. Устроение Гавани сей Мы возлагаем на вас, всемилостивейше повелеваем вам быть Главным начальником оной, где и Гребной флот Черноморский в вашей команде состоящий впредь главное расположение свое иметь будет; работы же производить под надзиранием генерала Суворова Рымникского, коему поручены от нас все строения укреплений и военных заведений в этой стране, придав в пособие вам инженерного полковника де Волана, коего представленный план пристани к возможному произвождению оного в действие…»
Рибасу разрешили на первый случай использовать сэкономленные им при найме греков- матросов двадцать шесть тысяч, брать материалы, заготовленные для Очаковского Блок-форта, использовать суда флотилии для работ и требовать пособий деньгами от Суворова. С копиями планов строительства в Хаджибей прибыл де Волан и с присущей ему прямотой сказал:
– Я в России семь лет. Свидетельствую из своего опыта: в этой стране есть обычай – сначала упускать золотое время, а потом гнать во весь опор, наверстывая упущенное.
– Это можно было бы понять и за полгода.
– Половина лета на исходе! В Петербурге дела начинают, как лед сойдет. Не берут в расчет, что здесь Юг. В марте надо было начинать.
Конечно, он был прав. К тому же будущему городу по ордеру Зубова выделялось 29500 десятин удобной земли и 1200 неудобий. Все это под участки и под городской выгон скота. А межевать землю должна была канцелярии Екатеринославского губернатора Каховского. Но она не спешила присылать землемеров.
– Нам поручена раздача земель, – сказал де Волан. – Но как же ее раздавать без межевания?
– Чиновников Каховского ждать не будем, – отвечал Рибас. – Не сразу же все двадцать девять тысяч десятин раздадим.
– Желающих много. Все офицеры полков, состоятельные унтера, вольнонаемные, купцы, предприниматели, – перечислял де Волан.
В начале июля Рибас издал распоряжение: «Приступая к исполнению Высочайшей воли Ее Императорского Величества до сооружения (города и порта) почитаю нужным учредить здесь «Экспедицию» для лучшего хозяйственного распоряжения…» И уже на следующий день к адмиралу пожаловал купец.
– Иван Лифенцов, орловский уроженец, – отрекомендовался он.
Рибас слыхал о нем – Лифенцов был при Хаджибее с 1792 года, построил первый дом с лавкой, торговал с татарами и проезжим людом.
– С чем пожаловали?
– Давайте любой подряд – все исполню.
– На какую сумму?
– Хоть на тыщу, хоть на две. Вам теперь от нужды помощники нужны.
Но Рибас отлично помнил, в какую кабалу попал Суворов, когда раздавал подряды и векселя. Лифенцова адмирал отправил к де Волану, назначенному начальником «Экспедиции»: от ее имени впредь и будут заключаться договора. А купцы, торговые люди не заставили себя ждать. Явился еще один орловский – Портнов, харьковский Григорий Автономов, елисаветградские Клоков и Железцов, а там и негоцианты из Триеста Иван Кермес и Никола Ламбро. Как-то скрип подвод, крики разбудили армирала рано утром, и он услыхал знакомый веселый говорок:
– Рибас-паша отдыхает? Ну и мы под его окнами спать устроимся.
Это был Афанасий Кес-Оглы, бывший Рибасов матрос на Средиземноморье, а теперь завзятый негоциант.
– Вот где встретиться довелось, Рибас-паша! Я верил в Магомета, теперь верю в Христа, но оба они подсказывают мне, что снова под вашим началом служить буду.
– Что привез?
– Железо сибирское да гвозди.
О юности, о прошлом напомнили и два офицера, явившиеся за разрешением на отвод земель. Рибас даже вздрогнул, когда они представились:
– Михаил Кирьяков, премьер-майор Днепровского полка.
– Григорий Кирьяков, секунд-майор Черноморского гренадерского.
Адмирал внимательно всмотрелся в офицеров, спросил:
– С Петром Сергеевичем Кирьяковым, убитым в первую Турецкую кампанию, в родстве состоите?
– Племянники.
Михаила Кирьякова, знавшего языки, адмирал определил в штаты таможни, Григория назначил следить за порядком в строящемся городе.
«Экспедиция» де Волана заработала так, что к вечеру скапливалось для просмотра адмиралом десятки открытых листов к отводу земли под частные строения. Де Волан разделил город на два форштадта. Военный – 52 квартала и 560 участков и греческий – 65 кварталов и 720 участков. Открытый лист получил князь Волконский, внезапно объявившийся рагузский знакомец адмирала грек Андрей Альтести – опальный коллежский асессор, адъютант Суворова Барлатский. Не удивила Рибаса и просьба еще одного приятеля хлебосольного молдаванина Марка Портария:
– Теперь время и мне проситься под ваше крыло, адмирал, – грустно сказал он. – Я многим рисковал для России, а остался без крова. Под турками жить не могу – голову отрубят и на кол насадят. Хочу здесь жить – рядом с родными краями. Присягу мне давать?
– Нет, Марк Иванович. Вы – подполковник.
Служилые люди при получении земли не присягали. Остальные в присутствии отца Евдокима, де Волана, при полковых знаменах читали с засаленного листа текст присяги, а потом учиняли расписку, что принимают гражданское право и обязуются нести по мещанству все тяготы.
Лето адмирала так и прошло бы в казенных делах и заботах, но на военный, еще палаточный форштадт въехала открытая коляска, в которой сидела бледная дама и мальчик. Бог мой, это был Мишенька! Последний месяц от тетушки Катрин Рибас не получал никаких известий – и вот как обернулось их отсутствие. Адмирал подхватил сына на руки и слушал сбивчивые объяснения светловолосой зеленоглазой дамы, при ближайшем рассмотрении оказавшейся молодой женщиной лет двадцати пяти.
– Только отчаянье толкнуло меня на этот шаг – приезд сюда, – говорила она. – Тетушка Анастасия Ивановна умерла. Я приехала в Новоселицу, как ее наследница из Тульской губернии. Оказалось, что завещания нет, а усадьба за долги перешла к соседу-помещику. Он… он нехорошо говорил со мной. А когда я ему все сказала, потребовал немедленного выселения и не хотел слушать, чтобы ваш сын остался. И мы с Мишенькой поехали в Херсон. В Адмиралтействе мне сказали, что вы в Петербурге.
– Как? Кто сказал?
– Адмирал Мордвинов. И я написала в Петербург.
«Подлец, – подумал Рибас о ненавистном Мордвинове. – Он сделал, это нарочно, чтобы письмо о сыне попало к Насте. Теперь она знает все».
– Но потом, совершенно случайно, я узнала, что вы здесь. Это просто спасение для нас, потому что у меня кончились средства.
Ее звали Елизаветой Григорьевной. Она была тонкой, хрупкой и на удивление женственной. Алый поясок подчеркивал ее высокую грудь. Настораживало родство с Катрин Васильчиной, но ждать необычных
