– И далеко и близко, у кассира и у графини.

– По какому делу?

– А ты?

Они остановились неподалеку от Национальной школы искусств и ремесел, пристально поглядев друг другу в глаза. Зрачки их столкнулись, сверкнув искрой дьявольского хитроумия.

– И графиня греет руки на этом деле? – пробурчал Пиклюс.

– Возможно… а банкир?

Нет… ты же сам знаешь, что нет, у тебя в кармане слепок с ключа от его кассы.

Кокотт расцвел самодовольной улыбкой. Приятели резко свернули и начали подниматься к воротам Сен-Мартен.

– Мне действительно удалось сделать слепок, – похвалился Кокотт, – но банкир тут ни при чем, он ведет себя как положено: близко не подпускает. Как только придурок с карасями объявил, что всегда носит ключ на своей шее вместо почетной медали, я позволил своим пальчикам поиграть. Но ведь и ты не дремал. Интересно, что ты записывал в своем блокнотике во время путешествия?

Они подошли к фонарю. Пиклюс, запустив руку в глубины кармана, вынул оттуда блокнот и раскрыл его на нужной странице. Она была исписана сверху донизу, но отнюдь не стихами. Кокотт принялся читать из- за его плеча:

– Входная дверь с улицы – перерезать проволоку. То же самое с дверью на антресолях – два секретных замка и один обычный, два засова. В прихожей Медор: лай далеко слышен благодаря усилителям. Касса за решеткой, в двери – замок Бертье, сложный – с двойным секретом; ловушка. Три вооруженных личности: мокрая курица, здоровая баба и дюжий парень. Сумма к концу месяца – два-три миллиона.

Запись, сделанная чуть ли не на ощупь в тряском салоне, удивляла почерком твердым и отчетливым. Чувствовалась рука мастера.

– Изумительно! – восхитился Кокотт. – К твоей поэзии и к моему слепку остается добавить только одно: пожалуйте обслужиться! Сколько мы с этого будем иметь?

– Кусок хлеба! – буркнул Пиклюс, пряча блокнот.

– А если продать нашу историю банкиру?

Компаньон вздрогнул и повел вокруг затравленным взором. Какое-то слово просилось на его губы, но он только указал красноречивым жестом на свою шею и с вымученной улыбкой ответил:

– Это было бы не слишком-то осторожно!

Они обогнули угол улицы Нотр-Дам-де-Назарет. Три фиакра стояли вдоль тротуара, напротив второго дома, который был предпоследним в ряду. В дверь именно этого дома вошла Эдме Лебер, сопровождаемая нашими друзьями Симилором и Эшалотом, не посмевшими ослушаться господина Брюно.

– У патрона гости, – заметил Кокотт, не останавливаясь.

В двух первых фиакрах никого не было. В третьем же соколиный глаз Кокотта не увидел, а скорее угадал женскую фигуру.

– Графиня! – прошептал он. – Вот кто трудится, не покладая рук.

Его товарищ сделал вид, что ничего не заметил. Они вошли к дом, и Кокотт просунул свою веселую физиономию в окошечко швейцарской:

– Эй! Рабо! Старина Родриго! Как дела, был сегодня день или нет?

Консьерж сдвинул вверх огромный зеленый козырек, защищавший его воспаленные глаза, и ответил:

– А то как же? Солнце сядет еще не скоро.

– Отлично, – отозвался сзади Пиклюс. – Ничего нового?

– Ничего.

Пиклюс, в свою очередь, сунул голову в окошко и спросил, понижая голос:

– Господин Брюно все еще живет по соседству?

– Дом рядом, пятый этаж, дверь налево.

– А Трехлапый здесь, на пятом, дверь направо?

– Точно, направо.

– Он что, заболел, Трехлапый?

– Почему это?

– Его не было сегодня вечером в почтовой конторе. Консьерж резко сдвинул свой козырек.

– Быть не может! – воскликнул он. – В воскресенье! Впрочем, я, знаете ли, не привык за жильцами шпионить. Господин Лекок говорит, что мы живем в свободном городе. Вольному воля! Каждый устраивает свои делишки, как ему нравится.

Его красные глаза, не вытерпев света лампы, снова укрылись под широким козырьком.

– А этот тип навещает иногда нашего патрона? – с некоторым колебанием поинтересовался Пиклюс.

– Который?.. Трехлапый?