и на минуту скрылся из виду. Затем он вновь появился, но уже без чемодана.
– Чемодан нам мешает, – сказал Андре. – Давай пройдемся.
Пройдемся! Жюли почувствовала, как по ее телу пробежала дрожь, несмотря на палящее, июньское солнце, красившее в желтый цвет пшеничные колосья. Приглашение Андре прозвучало, как приглашение на пир во время чумы.
Держа в одной руке корзинку, он протянул другую руку Жюли и произнес:
– Кругом так красиво, и да поможет нам Бог.
Жюли одарила его благодарным взглядом, хотя слезы стояли в ее глазах. С самого утра она не слышала столь добрых слов.
Они пошли вместе по краю поля. Углубившись в свои мысли, Жюли смотрела на цветущий кустарник. Она не осмеливалась задавать вопросы. Андре вновь принялся напевать; это была одна из любимейших песенок девушек Сарта.
Их можно слышать на извилистых тропинках, поднимающихся к Кюнья. Этот край сурового гнева полон любви. Тот, кто слышал их в миртовых зарослях, запомнит и песни, и девушку, которая их пела. Слезы задрожали на ресницах Жюли: песенка напомнила ей прошлое.
Они подошли к лесу и ступили на тенистую просеку под высокие ели с черноватыми иглами.
– Что же ты не поешь? – обратился к ней Андре.
Жюли отступила в сторону и сомкнула кисти рук.
– Умоляю тебя, пожалуйста, расскажи мне все: я страдаю.
Они свернули на тропинку, ведущую в густые заросли. Сделав несколько шагов, Андре остановился перед поляной, усыпанной цветущими гиацинтами. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь верхушки елей, играли в этом зеленом море. Невидимый ручей журчал в зарослях кустарника, сливаясь со звуками, похожими на шум далекого моря, шедшими от качающихся верхушек елей.
– Присядь, – сказал Андре.
Он стал на колени перед нею, бледный, с блестящими глазами. Жюли казалось, что она слышит биение его сердца.
– Помнишь ли ты, – прошептал он, собравшись с духом, – тот день, когда ты согласилась стать моей женой, хотя я – ремесленник и сын ремесленника, а ты – богатая и знатная… это был такой же день, как и сегодняшний.
– Я не забыла, – ответила Жюли. – Ведь я люблю и любила тебя.
– Верно, что ты меня любила; но все же не так, как я, ведь каждый имеет то, что заслуживает, а я тебе просто поклоняюсь… Но ты мне верила и оказалась в плену моей любви. Я обещал тебе, что сделаю тебя счастливой.
– Я любила тебя, – повторила Жюли, – и люблю теперь!
Андре покрыл ее руки поцелуями.
– Там тоже был лес, – вспоминал Андре. – Наши преследователи не знали жалости, а у нас была только любовь, и это нас защищало, ведь любовь всегда защищает. Ты помнишь? Мы слышали топот их лошадей, и был момент, когда поднятая ими пыль окутала и нас.
– Конечно, помню, – произнесла совсем тихо молодая женщина. – Но в тот день я знала имена наших врагов.
– Я говорил тебе… в тот час, стирая пыль с твоего усталого лица: «Если у нас с тобой впереди – всего один-единственный день, то пусть он окажется прекрасным, радостным, пусть он стоит целой жизни!» Наши преследователи перекликались друг с другом в лесу. Мы были спокойны; ты улыбалась и произнесла тогда: «Это как причастие перед помолвкой…» И мы делили один кусок и пили из одного кувшина.
– Я и сейчас спокойна, смотри, я улыбаюсь, – пролепетала Жюли. – Но не прошлое мне важно, скажи, что происходит сегодня.
– Нет, прошлое важно, – возразил гравировщик, – оно со мной. Настоящим я не распоряжаюсь, а будущее мне неизвестно.
Жюли прильнула к его губам; затем она сказала, продолжая обнимать его:
– Я, кажется, догадалась, что произошло, но хочу все узнать от тебя.
Он не ответил.
– Они напали на наш след, они преследуют нас, – прошептала она, все более бледнея.
– Нет, – возразил он, – не то.
– Но что же тогда?
Он сел, обнял молодую женщину за талию и наконец сказал:
– Прошлой ночью из кассы господина Банселля были похищены четыреста тысяч франков, и в этом обвиняют нас.
– Нас! – повторила Жюли, и взгляд ее прояснился. И с облегчением, прижав руки к груди, она добавила:
– О! Как я боялась.
Андре обратил на нее нежный взгляд.
– Послушай, Париж – вот место, где я хочу тебя укрыть. Я все обдумал и убежден: обстоятельства уже приговорили нас, и я не хочу, чтобы ты попала в тюрьму.
