— Туалет — это хорошо, — говорит столяр. — Я-то, признаться, о детской коляске подумал. Ну да ведь иной раз и сам не знаешь, что тебе взбредет в голову. Так ведь?

— Совершенно верно, — подтверждает Овечка.

— Стало быть, по рукам, — говорит Путбрезе. — Кружка пива и стопка водки. Отчаливаем немедля.

И они отчаливают, захватив с собой ручную тележку.

По дороге, в пивнушке, им стоит немалого труда втолковать Путбрезе, что переезд должен совершиться в величайшей тайне.

— Ах, вот оно что, — доходит до него наконец. — Вы хотите смыться тайком? Хотите, попросту говоря, съехать втихаря? Ну что ж, по мне, так пожалуйста. Но запомните, молодой человек: у меня марочка любит порядок; каждого первого числа — чтоб как на блюдечке. А не принесете — невелика беда, я сам вас перевезу, совершенно бесплатно, прямо на улицу.

И, сверкнув красными глазками, Путбрезе закатывается оглушительным хохотом.

После этого все идет как по маслу. Овечка со сказочной быстротой укладывает вещи, Пиннеберг стоит у двери и на всякий случай крепко держит ручку, так как в столовой опять собралась веселая компания, а Путбрезе сидит на княжеской кровати и время от времени изумленно бормочет: «Кровать-то золотая! Надо старухе рассказать, на такую кровать лечь — все равно что с молоденькой девочкой…»

Мужчины выносят туалет. Путбрезе берется только одной рукою; другой он держит зеркало, и когда они возвращаются, вещи уже упакованы, шкаф зияет пустотой, ящики выдвинуты.

— Ну, пошли, — говорит Пиннеберг.

Путбрезе подхватывает обе корзины с одного конца, Овечка и Пиннеберг — с другого. Сверху на корзинах лежит чемодан, чемоданчик Овечки и ящик из-под яиц с посудой…

— Поехали! — командует Путбрезе.

Овечка оглядывается напоследок: комната, ее первая собственная комната в Берлине… Как все-таки тяжело уходить. Господи боже, надо погасить свет!

— Минуточку, — восклицает Овечка. — Свет!

И выпускает ручку корзины. Первым приходит в движение чемоданчик, с легким, коротким стуком он падает на пол. Большой чемодан брякается потяжелее, а уж ящик с посудой…

— Милочка, — гудит Путбрезе глубоким басом, — уж коль они там и сейчас ничего не услышат, так им и надо, чтобы плакали их денежки…

Супруги стоят на месте, словно захваченные врасплох преступники, и не сводят глаз с двери в проходную комнату. Так и есть: дверь распахивается, и на пороге стоит Хольгер Яхман, раскрасневшийся, смеющийся. Пиннеберги, застыв, смотрят на него. Яхман меняется в лице, прикрывает дверь, делает шаг вперед…

— Вот так штука! — говорит он.

— Господин Яхман! — умоляюще шепчет Овечка, — Господин Яхман, мы переезжаем! Прошу вас… Вы же понимаете!

Да, Яхман изменился в лице; он задумчиво рассматривает:стоящую перед ним молодую женщину, его лоб прорезан поперечной складкой, рот полуоткрыт.

Он делает еще шаг вперед. Он говорит, нет, шепчет едва слышно:

— Это не годится — таскать чемоданы в вашем положении. И подхватывает одной рукой корзину, другой — чемодан. — Пошли.

— Господин Яхман…— порывается что-то сказать Овечка.

Но Яхман не произносит больше ни слова; он молча сносит вещи вниз ,молча жмет руки Пиннебергам. Потом долго смотрит им вслед, смотрит, как они исчезают в сером уличном тумане: тележка со скудным домашним скарбом, беременная женщина в поношенном пальто, мужчина — сусально-элегантное ничто, и толстая пьяная скотина в синей блузе…

Господин Яхман выпячивает нижнюю губу, напряженно думает. Вот он стоит в смокинге, очень элегантный, очень холеный — уж наверное сегодня вечером он в свое удовольствие выкупался в ванне. Он тяжело вздыхает и медленно, ступенька за ступенькой, всходит по лестнице. Он затворяет входную дверь — она оставалась открытой, — заглядывает в опустевшую комнату, кивает, гасит свет и идет к гостям.

— Где ты пропадал? — встречает его фрау Пиннеберг, восседающая в кругу гостей. — Опять к молодым ходил? Будь я ревнива, я бы тебе задала.

— Налей-ка мне коньяку, — говорит Яхман и, опрокинув рюмку:— Да, между прочим: молодые просили тебе кланяться. Они только что съехали.

— Съехали?..переспрашивает фрау Пиннеберг и, захлебываясь от негодования наговаривает по этому поводу кучу всякой всячины.