залит кровью. Чарли поскользнулся на льду и при падении ударился головой об острый выступ скалы. Его лицо побелело. Я вынул из его рюкзака пакет первой помощи, заклеил куском пластыря рану на голове и заставил его опустить голову вниз и держать так до тех пор, пока не пройдет головокружение. Пару дней сквозь пластырь сочилась кровь, но сама рана осталась чистой.

Чарли получил весьма ощутимый удар и стал двигаться заметно медленнее. Я взял у него палатку в обмен на свой спальный мешок. За восемь часов мы прошли около 20 километров, но спустился туман, а снег засыпал мои следы. Я уже не мог разглядеть Чарли, бредшего позади, и поэтому остановился и разбил палатку. Он подошел только через сорок минут. Волдыри у него на пятках вскрылись, несколько других появились на пальцах ног. Он пожаловался, что они причиняют боль.

У меня на правой ноге чуть выше подъема оказался сильный ушиб. Это место было мягким на ощупь, но не болело. Наша нижняя одежда промокла от пота, обувь и штаны вымокли, потому что мы постоянно проваливались сквозь ледяную корку в воду. Однако идти было легко, погода стояла отличная, температура держалась лишь чуть ниже нуля. Мы шли по расписанию. Чарли знал это и не жаловался.

Киношники не могли понять, почему мы не шли рядом, как все нормальные люди. Почему я не держался поближе к Чарли, как подобает хорошему лидеру? В Алерте они спросили об этом Чарли. Любит ли он ходить пешком? Тот ответил:

«Да-а… Я не люблю ходить. Но не могу утверждать, что мне был ненавистен каждый шаг. Я имею в виду, что первый шаг — о'кей, а последний — просто великолепен. Остальные — сущий ад. Я знал, что будет тяжело не отставать от Рэна. На маршруте он всегда себя погоняет. Потому и на кроссах в Уэльсе Рэн всегда был впереди. И он всегда заводит себя, не желает, чтобы было легко. Я не знаю, какой бес вселяется в него. Я не склонен к этому. Я тихоход. Конечно, прошагаю сколько нужно, но в своем темпе. Рэну не терпится сделать все как можно быстрее. Все дело в складе ума. Я заранее знал, что буду идти в своем ритме, но если бы я пытался не отставать от Рэна, я потерпел бы неудачу. Рэн насилует самого себя, а я этого не могу. Мне нужно правильно распределить время».

«И Рэн терпит это?»

«Разница в скорости беспокоит его только потому, что ему приходится поджидать меня. Он идет два часа, потом вынужден останавливаться. Я могу отставать на полчаса, он ждет и от этого мерзнет. Вот это действительно ему не нравится».

Наше третье утро выдалось серым и мокрым. На палатке впервые образовались сосульки, а ведь мы набрали всего лишь 300 метров высоты. Снегом завалило всю долину. Левый глаз Чарли почти не открывался, и кожа вокруг пожелтела.

Он пожаловался, что спина и колено все еще болят. Они действительно выглядели отвратительно. Пятка на правой ноге была сплошь стерта и сочилась какой-то влагой. Он захотел расстаться с винтовкой.

«А медведи?» — спросил я.

«Если нападет медведь, — ответил он, — то закончатся мои страдания».

Первые десять минут очередной дневной ходьбы были, наверное, сущей пыткой для Чарли, но он держался молодцом, и мы преодолели за десять часов более 20 километров. В тумане я прозевал развилку долин, но на второй развилке свернул на север и, особенно не переживая, пошел по руслу реки Бери.

Моренные гряды, сложившиеся в результате отступления ледников, служили нам укрытием от пронизывающего ветра. Чарли приготовил вкусное жаркое из дегидрированного мяса. Затем мы подзаправились пресными и сладкими армейскими галетами. Даже ощущая сильный голод, можно определить легкую разницу в их вкусе.

Река Бери бежит вниз в русле-долине, образуя цепочку водоемов и крошечных озер до самого устья в озере Хейзен. Смесь мелкого песка, снега и льда покрывала озера и морены вокруг. С ледников сорвался сильный северный ветер и кое-где рассеял песок. При слабом мертвенном свете дня, просачивающемся сквозь штормовое небо, наши ноги утопали в серовато-белой пыли, и можно было подумать, что мы находимся на поверхности луны. Температура —7 °C.

Постепенно долина раскрылась и показалось само озеро; оно было более 60 километров в длину и до десяти в ширину, а с юга ограничено волнистой тундрой, испещренной ручьями и озерками, к северу маячили высокие бастионы центрального ледяного щита. Я предпочел северный берег озера, потому что там, на полдороге, стояла единственная в этой местности хижина, возведенная лет двадцать назад научной партией. Говорили, что плоская гравиевая «полка» рядом с ней пригодна для посадки «Оттера»; я почувствовал, что пришла пора сменить рюкзаки на легкие сани, а туристические ботинки— на брезентовые бахилы и лыжи. Если бы мы шли двумя неделями раньше, то могли завершить путешествие по прошлогоднему снегу и голой тундре, однако выпал новый снег, очень глубокий во впадинах, что указывало, в каких условиях нам вскоре предстоит идти на высоте 600 метров.

Мы брели вдоль берега озера весь день, лед со звоном ломался у нас под ногами, и так до вечера, пока мы не поставили палатку. Всю ночь нас убаюкивал странными звуками молодой лед, который формировался на отмелях вдоль берега и заполнял собою свободное пространство воды пласт за пластом.

Левый глаз Чарли теперь совсем закрылся и распух. В его коленях скопилась вода, а ступни раздулись, как воздушные шары. Каждое утро он боялся, что не сможет обуться. Ему действительно приходилось туго: запихивая свои стертые в кровь пятки и пальцы в задубевшие ботинки, он стискивал зубы. Поздно вечером 15 сентября я добрался до старой хижины у подножия горы Омингмак. Семейство из девяти овцебыков, фыркая, галопом промчалось по склону горы. Два часа спустя прибыл Чарли, выглядевший мертвецом. Было очевидно, что его ногам стало совсем худо, и мы перебинтовали их; он принял пенициллин, чтобы избежать инфекции.

На следующий день Жиль посадил свой самолет на крошечной полосе рядом с хижиной — он привез нам сани «пулк», лыжи и снегоступы, забрал винтовку Чарли, а взамен дал ему пистолет. У меня был слабый радиоконтакт с Джинни. Она предупредила меня, что радиопроходимость резко ухудшается. В начале этой недели Джинни провела двое суток в Танкуэри, и, хотя, как она считала, белые волки очень симпатичны на вид, ей было не по себе оттого, что они по ночам торчали под окном и разглядывали ее. Не по душе ей пришелся также и громкий нестройный вой, который мешал ей спать. Сами же волки, казалось, вовсе не спали, потому что сразу пятеро ходили за ней по пятам весь день, не обращая внимания на выстрелы из пистолета. Тогда Джинни взялась за мою винтовку, но винтовочные выстрелы пугали ее сильнее, чем волков. Частично вся проблема заключалась в присутствии двух собак. Волки, по-видимому, решили, что Тугалук и Бози представляют для них лакомый кусочек, и поэтому слонялись по лагерю, поджидая удобного случая. Голос Джинни как-то увял в эфире, и мне не удалось поймать его снова в течение двух дней, несмотря на смену частот и антенны. Полярное солнце было готово скрыться на зиму, и радиосвязь в это время года всегда ухудшается.

В хижине нашлись книги с сильно пожелтевшими страницами, за чтение которых мы принялись (Чарли — положив свои несчастные ноги на скамейку). Жиль взглянул разок на его колени и предложил нам переждать с недельку, прежде чем идти дальше. Однако и через двое суток никакого улучшения не было.

Я тщательно загрузил двое саней. С запасом продовольствия на десять суток вес груза достиг пятидесяти килограммов (каждые сани в отдельности), что, в общем-то, немного. Выжидая, когда Чарли станет легче, я впрягся в одни сани, надел пару лыж и прогулялся по склонам подножия ледников. Вскоре я убедился, что лыжи слишком неуклюжи, и поэтому переобулся в снегоступы. Ходить по склонам стало легче.

Воздух был холодный и ясный. К востоку миля за милей тянулись скалы и льды, таинственные многоугольники тундры в долине Черной реки, а еще на 80 километров дальше — морозные утесы пролива Робсон. Печальные развалины форта Конгер в 30 километрах южнее Алерта все еще сохраняются на берегу этого пролива как немое свидетельство деятельности двух пионеров Арктики. Великий американец адмирал Пири пять раз пытался достичь Северного полюса и в 1904 году, спасаясь от гангрены, потерял в Конгере семь пальцев ног. Двадцать лет спустя лейтенант Грили, тоже американец, испытал все трудности зимовки в Арктике на том же побережье. У Грили и его людей кончилось продовольствие, они пережили неимоверные страдания: мучительные холода, медленное умирание от голода, наступившее затем безумие и, наконец, смерть. Ко всему этому историки добавляют каннибализм, потому что спасательная партия