манну небесную, он бы, возможно, заметил, с какой горечью прозвучали слова учителя, и пожалел его.

— Я вам этого не забуду, — говорил мистер Картрайт. — Вот только обратитесь ко мне за помощью, и я вам все припомню!

Голос прозвучал совсем рядом с дверью, и Саймон осторожно подвинул ногу.

— Сто двадцать четыре фунта муки! В моем кабинете! С этими головорезами! И никто из вас не поддержал меня. Никто! Я вам этого не забуду! Нет. Я этого не забуду.

Саймон резко убрал ногу подальше от двери как раз в ту секунду, когда мистер Картрайт распахнул дверь.

— Что ты здесь делаешь?

— Вы мне сами сказали прийти сюда, сэр.

— Ну и что? А теперь я говорю тебе уйти. Немедленно возвращайся в класс.

— Да, сэр.

Саймон наклонился и не спеша развязал и снова завязал шнурок, хотя в этом не было никакой необходимости. Конечно, это вызывающее поведение не понравилось мистеру Картрайту, зато они задержались ровно настолько, чтобы отчетливо расслышать следующее:

— Опять он ошибся. На этот раз он, похоже, умножил десять на семь. Вот чудак.

Довольный, что его обидчик не остался безнаказанным, Саймон неторопливо направился в класс. Мистер Картрайт поплелся за ним. Он замедлил шаг, чтобы отстать от мальчика и обдумать свое положение. Как теперь лучше поступить? Конечно, он строго заявил им, что первый, кто нарушит тишину, будет выбирать тему. И Саймону попались мучные младенцы. Но если быть до конца справедливым, то появление этого парня с повадками неандертальца было случайностью. Он сделал это не нарочно. Он всегда открывал дверь как горилла.

Нет нужды стоять на своем.

Можно просто проголосовать еще раз.

Приободрившись, мистер Картрайт прибавил шагу. Обдумывая все это, он довольно сильно отстал. Отстал настолько, что пропустил, как Саймон Мартин ворвался в класс и на одном дыхании выпалил:

— Мучные младенцы! Это настоящий отпад! Круче, чем мыло, опарыши и все остальное! Это круче всех наук!

Ввалившись в класс двадцатью секундами позже, мистер Картрайт подавил беспорядки, не задумываясь о том, что могло послужить их причиной. Он уселся на стол и примирительным тоном заговорил:

— Итак, четвертый «В», я человек благоразумный, и, поразмыслив, я решил: вы не должны страдать из-за того, что Саймон Мартин не умеет открывать двери. Как-нибудь на досуге я объясню ему устройство и назначение дверной ручки. Но сейчас давайте забудем о случившемся и вернемся к голосованию.

Саймон тихонько присвистнул. Обычно он привык пропускать слова учителя мимо ушей. Но он легко распознавал учительскую хитрость во всех ее проявлениях.

— Вот гад! — недовольно пробормотал он своему соседу Робину Фостеру. — Теперь он хочет отмазаться от мучных младенцев, потому что они — самые клевые.

Робин по привычке передал это сообщение дальше. То же сделал следующий. И так далее. Слова эти облетели класс настолько быстро, что когда мистер Картрайт, расплывшись в лучезарной улыбке, спросил: «Ну что, кто выбирает текстиль?», они, словно сговорившись, устроили саботаж.

— Шитье, значит! Отлично! Берегись, Фостер! Помнится, ты меня еще в первом классе пырнул ножницами. Ну теперь-то я тебе отомщу!

— Спорим, я могу воткнуть себе в лицо пятьдесят булавок и так просидеть целый урок?

— Спорим, Тарик может строчить на машинке так быстро, что она взорвется?

— Можно, я сошью нацистский флаг, пожалуйста, сэр?

— Давайте ляпать текстиль!

— О да! Точно, сэр! Я могу так заляпать любой текстиль, что не отстираешь. Ни за что.

Мистер Картрайт содрогнулся.

— Знаете что, — бодро сказал он, — забудем про текстиль. Давайте лучше займемся потребительским спросом.

Казалось, они только этого и ждали.

— Точно, точно!

— Мы раньше уже это делали. Это дико круто. Однажды нам сказали сосчитать, сколько белой фасоли в восьми разных банках. Наша команда вполне могла выиграть, если бы Уэйн всё не сожрал.

— Мы тоже чуть не победили в конкурсе потребителей сладкого, сэр. Но Тарик вместо того, чтобы сосать конфеты, все время плевался ими в Фила.

Саймон видел, что все эти детсадовские штучки не могут испугать мистера Картрайта. Если они хотят добиться своей непровозглашенной цели — а именно, убедить учителя, что мучные младенцы — это единственный приемлемый вариант, то пора выкатывать тяжелую артиллерию.

— Когда изучают потребительский спрос, то надо ходить по магазинам, — мрачно пригрозил он мистеру Картрайту.

И остальные тут же выложили свои козыри.

— О да! Однажды из всего класса вернулись только четверо. Бедного мистера Харриса чуть удар не хватил.

— А Расса чуть машина не сбила. Вот смеху-то было.

— Этот чувак выскочил из машины и как только убедился, что Расс жив, как двинет ему…

— Просто за то, что я бампер ему помял. А я вообще был не виноват. Это Луис меня толкнул.

— Луис погнался за девчонкой.

Луис гордо огляделся.

— И познакомился с Мойрой, между прочим.

При упоминании Мойры по классу прокатился животный рев одобрения. Мистер Картрайт отвернулся. Ему не хотелось видеть все эти загадочные и двусмысленные жесты, которые, как он знал по опыту, сопровождали упоминание любого женского имени. Как бы то ни было, позволить им самостоятельно шляться по магазинам он не мог. И зачем, господи, изобрели школу? Едва ли для того, чтобы объяснить молодым людям, где купить дешевую и качественную половую тряпку. Есть в жизни вещи и поважнее.

Нет, он не желает иметь ничего общего с этим новомодным мещанством.

Мистер Картрайт взял губку и двумя длинными уверенными движениями стер с доски «текстиль» и «потребительский спрос».

— Как насчет домоводства? — спросил он.

Его предложение было встречено презрительными возгласами.

— Дочки-матери!

— Давай ты будешь мамой!

— Ах, более правый, не вытирай этим полотенцем посуду, ты же только что использовал его в туалете!

— Если пойдет дождь, занеси белье в дом, а не то знаешь что будет? Оно может промокнуть!

— Хватит нести чушь, — резко оборвал их мистер Картрайт. Однако он, как ни ломал голову, никак не мог придумать, о чем тут говорить, кроме как о вещах, доступных даже слабоумному.

И он стер «домоводство» с доски.

— Как видите, — сказал он, — остаются только дети и еда.

Он был убежден, что это и решит дело. В конце концов, большая часть класса пользовалась головой только для того, чтобы есть. Почти на каждом уроке он заставлял одного проглотить, другого выплюнуть, третьего завернуть и дожевать на перемене. Еда казалась ему беспроигрышным вариантом.

Но нет.

— У нас уже раньше было питание, сэр. Это вообще с едой не связано.

— Сплошная писанина.

— Одни рецепты.

Уэйн Дрисколл о чем-то напряженно задумался и с торжествующим видом выдал фразу, случайно засевшую в голове на первом году обучения в средней школе.