зеленые».
Взяв другой, еще более засаленный листок, мистер Картрайт прочел ту же историю, слово в слово, с начала и до конца.
Все, один за другим, посмотрели на Гуина Филлипса.
— В чем дело? — спросил Гуин. — Чего вы уставились?
— Нельзя же списывать все подряд, — дружелюбно объяснил Робин Фостер. — Надо понимать, что пишешь. Ты же не черный.
Гуин забормотал что-то неразборчивое — слышно было лишь его ближайшим соседям. Правда, несколько раз прозвучало нечто похожее на словосочетание «расовая дискриминация».
Мистер Картрайт решил не обращать на него внимания.
— Ну что, продолжим? — весело предложил он. — Давайте почитаем, что написал Саид Махмуд в день четырнадцатый.
Саид гордо оглядел класс в ожидании всеобщего восхищения. Несколько человек злобно нахмурились, другие просто сделали вид, что не замечают его.
— «На сегодняшний день я вполне бы мог заработать больше ста фунтов, но: шесть человек упорно отказываются отдавать своих младенцев в мой детский сад; Туллиса вечно нет в школе; плюс начал я не сразу, а только на четвертый день; плюс некоторые никак не возвращают мне долги, хотя я натравил на них Генри и Билла. Поэтому пока что я набрал только половину этой суммы. Однако…»
Мистер Картрайт остановился на затакте и подождал, пока все угадают продолжение.
— Бизнес есть бизнес! — в унисон закричал весь класс.
Мистер Картрайт сделал паузу, вновь проглядывая работу Саида.
— Здесь только два предложения, — предупредил он.
На фоне долгой и бурной дискуссии Саида с мистером Картрайтом об истинной сущности и роли запятой в предложении, в классе зазвучали серьезные обвинения.
— …грабеж средь бела дня!
— …из-за него я остался без карманных денег на четыре недели вперед!
— …так я никогда не расплачусь за соседский ящик для угля…
— Да чем он лучше вора?!
Мистер Картрайт заерзал на месте. Утихомирив Саида, он напомнил остальным:
— Никто не заставлял вас отдавать своих младенцев в этот сад.
Затем поспешно выбрал из пачки другой листок.
— Это дневник Саймона, — сообщил он. — Саймон, день двенадцатый.
«Я очень расстроился, когда Фостер зафутболил, своего младенца в канал. Не ожидал я от него такого. Вообще-то он мой близкий друг. Думаю, мисс Арнотт права. Его проблема в том, что он еще совсем ребенок».
Мистер Картрайт поднял голову:
— Надеюсь, ты понимаешь, — сообщил он Саймону, — что даже мне, опытному дешифровщику, пришлось очень постараться, чтобы прочесть это гладко и без запинки.
Не зная, считать это оскорблением или нет, Саймон ограничился недовольным ворчанием. Мистер Картрайт решил, что можно продолжать.
— «Моя мама тоже защищает Робина. Она говорит, что нельзя ставить на человеке крест только потому, что он совершил глупость, тем более что я и сам отличился, когда, к примеру, швырнул кактус в Гиацинт Спайсер или когда скормил бабушкин парик овчарке Туллиса, да и вообще сделал много чего такого, о чем я не хочу писать в дневнике».
К несчастью для Саймона, Джордж Сполдер, похоже, не считал это его личной тайной.
— Думаю, Сайм имеет в виду тот случай, когда он спустил в унитаз свою работу по географии и затопил весь туалет, — сообщил он всем.
— Нет — возразил Тарик. — Это когда он накормил таблетками мисс Арнотт крысу-песчанку, и бедняга впала в кому.
Тарик посмотрел по сторонам, чтобы удостовериться, что все его правильно поняли.
— В кому впала не мисс Арнотт, — уточнил он, просто на случай, если кто-то все же засомневался. — А песчанка.
— Да нет же! — Уэйн нетерпеливо отмел в сторону версию Тарика. — Это когда он приставил большой красный знак «Опасно для жизни» к проволочной изгороди, перелез через нее и закурил, прислонившись к огромной цистерне с бензином, на чем его и поймали.
Мистер Картрайт смотрел на Саймона новыми глазами. Да, здоровый детина. Сильный. Но он впервые осознал, какую разруху и опустошение оставлял за собой этот парень, шагая вразвалочку по жизни.
Потом, почувствовав на себе выжидающие взгляды учеников, мистер Картрайт счел своим долгом сделать уместное педагогическое внушение.
— Курить вредно, — пожурил он Саймона. — Не вырастешь.
И перешел к дневнику Филипа Брустера за десятый день.
— «Вот засада! Я думал, что хуже моего мучного младенца ничего и быть не может, а у соседей такой — настоящий, и к тому же орет как резаный. Не замолкает ни на секунду. Мне все слышно через стенку. Я сказал моей золотой рыбке Триш: хорошо, что это не мой ребенок, иначе я бы заткнул ему глотку памперсом».
Придя в полный восторг, мистер Картрайт стал искать продолжение и откопал наконец одиннадцатый день Филипа Брустера.
— «Мне надоело, что меня вечно ругают, хотя я включаю радио так тихо, что сам ничего не слышу. Этот мерзавец всю ночь орет на полную катушку, а когда я выползаю к завтраку, не в силах переключиться па вторую, потому что не выспался, мне заявляют, что нам еще, видите ли, повезло, что это не наш ребенок. А по мне, лучше бы он был наш. Уж я бы положил конец его блеянию».
Все посмотрели на покрасневшего Филипа.
— Продолжайте, — попросил Тарик мистера Картрайта. — Читайте дальше. Найдите день двенадцатый.
И мистер Картрайт нашел день двенадцатый Филипа Брустера.
— «Я пошел и сказал нашей соседке, что не высыпаюсь, так ее будто прорвало. Я думал, меня смоет с крыльца. Не понимаю, зачем люди заводят детей. Вообще не понимаю».
Последняя фраза спровоцировала громкое, бурное обсуждение.
— Да-а! Детей заводят только ненормальные.
— Только полные придурки.
Наиболее связно эту точку зрения, как обычно, изложил Саид:
— Они целыми днями носятся с этими живыми младенцами и подтирают им задницы, а те только и делают, что орут да гадят…
— И не только задницы! — перебил его Генри. — Моя мама говорит, что им еще и носы надо вытирать.
