командования; приход его в Севастополь мог сразу же присоединить к восстанию большую часть эскадры. Ответ может быть только один: Одесса-то «Потемкину» была, собственно, не нужна, зато кому-то в Одессе броненосец был очень нужен. А потому можно с большой долей уверенности предположить, что решение на поход к Одессе принималось не на палубе мятежного броненосца, там его только озвучили, а затем и исполнили. Однако даже прибытие «Потемкина» не спасло восстания в Одессе. Когда началась паника, об одиноком броненосце уже забыли. На «Потемкине» сразу упала дисциплина, начался разброд и шатание, в результате чего, поплавав по Черному морю, корабль поспешил сдаться румынским властям. Все это подтверждает факт, что все в восстании изначально ставилось на Одессу, а броненосец был лишь использованным в этом плане средством.

Владимир Шигин поведал о «легендарной личности» Шмидта. Какова была во всех этих событиях роль лейтенанта Шмидта (и какова его настоящая биография), многие интересующиеся историей узнали в 2005 г. из документального фильма, показанного на одном из центральных телеканалов. Его истинная биография принципиально важна для разбора катрена. Вот с какими странностями столкнулся В. Шигин в своих исследованиях.

Итак, «Потемкин» остановился на рейде. Когда утром 15 июня одесситы пришли в порт посмотреть на красивый броненосец, то там их ожидал страшный сюрприз: на конце Нового мола стояла палатка с телом убитого матроса. Как объяснялось, это был матрос Григорий Вакуленчук, застреленный старшим офицером броненосца «Потемкин» капитаном 2-го ранга Гилляровским в самом начале восстания. Но здесь не все так просто. Впоследствии выяснилось: настоящая фамилия матроса была не Вакуленчук, а Омельчук, что подтвердил в своем донесении о восстании на «Потемкине» командир Одесского порта генерал-майор Перелешин. И странность – не только в измененной зачем-то фамилии. В «Календаре русской революции» за 1917 г. петроградского издательства «Шиповник» относительно одесских событий написано, что во время первого столкновения с полицией был убит не один, а двое рабочих. «Один из трупов украла полиция, другой рабочие подняли на носилки и с пением „Варшавянки“ понесли по рабочим кварталам». А зачем полиции воровать труп рабочего? Что, у них других дел не было тогда? Рискнем предположить, что труп был припрятан самими организаторами восстания, и этот труп они положили в палатку на Новом молу, выдавая его за труп потемкинца. Похоже, именно поэтому и возникла весьма странная путаница с фамилией. Печать много писала о знаменитом совместном митинге матросов и рабочих у тела Вакуленчука, при этом о самих похоронах ничего толком не известно.

Остались воспоминания о них поэта А. Федорова. Во второй половине дня 15 июня, проходя по Гаванской улице, он столкнулся с весьма странной процессией, поднимавшейся из Карантинной гавани, о которой написал: «Запыленные матросы, всего человек 8-10, шли за гробом, поставленным на дроги. Некоторые матросы были одеты в матросские куртки, а один из них был в желтом замазанном дождевике. Позади этой странной процессии ехала карета, а в ней за стеклами виднелись какие-то совсем чужие этой компании физиономии и опять-таки – матросская куртка». Нетрудно догадаться, что «чужие физиономии» – это члены все того же загадочного Комитета, отвечавшие за похороны потемкин-ца. Вопрос о том, кого хоронили в тот день – рабочего или матроса, так навсегда и повис в воздухе.

Но Одессу похороны матроса уже не интересовали, поскольку в оставшемся без твердой власти городе начался грабеж. В порт и центр потянулся одесский люмпен, все ждали только ночи, чтобы начать мародерство с размахом. Потом началось массовое бегство людей из Одессы, деморализация быстро охватила людей, которые всего сутки назад ратовали на митингах за свободу. Обезумевшие от страха активисты и ораторы затаптывали слабых и стариков, сталкивали с подножек вагонов барышень и дам. Среди беженцев оказались и комитетчики, готовившие сепаратистское восстание в пользу Южно-Русской республики. Теперь, сидя в вагонах уходящих из Одессы поездов, они во все голоса сокрушались о погибших в городе ценностях и ругали правительство за то, что оно не смогло навести порядка в Одессе. Так безумное одесское отребье спасло страну, сорвав честолюбивые планы комитетчиков, мечтавших с помощью аккуратной и правильно освещенной в газетах революции создать на юге России еврейское государство.

Однако проиграно пока было еще не все дело, а лишь его первый акт. Одесский вариант не удался, но оставался еще севастопольский. Требовалось лишь сделать небольшую, в несколько месяцев передышку, чтобы осмотреться и перегруппировать силы. Учитывая менталитет Севастополя, там в качестве пружины революции был нужен непременно кадровый морской офицер, поэтому после «угнетенных рабочих Одессы» наступило время «красного лейтенанта» Шмидта.

В дни июньского восстания Шмидт мог находиться в Одессе, однако ничем проявить себя не сумел или не успел. После чего лейтенант Шмидт стремительно бросился в бега.

Как выяснилось, он похитил денежную кассу вверенного ему миноносного отряда, почти 2500 золотых рублей, и надеялся не понести за это никакой ответственности, если огонь революции охватит весь флот, как планировали его политические кураторы. Когда «революция» внезапно задохнулась, Шмидт испугался того, что после одесских событий его, как участника, могут арестовать, а за похищение кассы даже наказать серьезно. Беда была в том, что Шмидт в ходе «революции» уже успел поколесить по городам и весям от Керчи до Киева, промотав казенные деньги. Одна дама – Ида Ризберг, признает в своих воспоминаниях, что увидела «странного офицера» в Киеве и обратила на него внимание, так как он вел там себя весьма свободно. Но их романтично начавшиеся на конных скачках отношения внезапно прервались, потому что у Шмидта кончились деньги, и дама поспешила отделаться от него. В итоге для военнообязанного Шмидта тут уже пахло не психбольницей, которой он к тому времени, надо сказать, опасался, а каторгой. Лейтенанту ничего не оставалось, как сдаться властям с повинной. Версия, которую придумал Шмидт, была неубедительной: внезапно он получил письмо о семейных неурядицах своей сестры и помчался к ней поддержать в трудную минуту. Пытаясь оправдаться в отношении растраты казенных денег, Шмидт написал в своей объяснительной, что якобы «потерял казенные деньги, катаясь на велосипеде по Измаилу». (!) Ризберг в своих воспоминаниях говорит, что Шмидт выдвигал кроме этой версию о том, что его спящего обокрали в поезде, и сокрушался, что ему никто не верит. Несколько позднее, под давлением фактов, он все же сознался в дезертирстве и растрате. Шмидта снова, как много раз до этого, спас всесильный дядя. Он быстро погасил растраченную племянником сумму за счет своих личных средств. Чтобы избежать суда, Шмидта в течение нескольких дней уволили с флота, благо к этому моменту уже шли мирные переговоры с Японией.

А в Севастополе в это время обстановка накалялась. В те дни вице-адмирал Г. Чухнин докладывал императору в Петербург: «Если здесь не будет уничтожено революционное гнездо и выселены евреи, так как фактически верно, что подготовки морских команд к восстаниям производятся евреями, все противоправительственные сходки устраиваются ими, для каковой цели они имеют постоянный приезд из Одессы, то надо приготовиться к жалкому влачению существования ф ло т а».

Едва подписали приказ об увольнении, Шмидт начинает активно выступать на севастопольских митингах, обличая реакционную сущность царизма. Делает он это весьма экспансивно, не жалея себя. На митинге 25 октября со Шмидтом во время речи случается припадок, а следующий за ним оратор некто Орловский падает в обморок… После очередного митинга Шмидта арестовывают, и тут уже даже Чухнин ничего не может поделать, так как Шмидтом занялась жандармерия. Однако вскоре Шмидта выпускают из тюрьмы под обещание о его немедленном отъезде из Севастополя. Разумеется, он обещает, но спустя несколько дней вдруг объявляется на крейсере «Очаков» и встает во главе восстания. К моменту появления Шмидта на «Очакове» никто еще не знал, за кем пойдут экипажи Севастопольской эскадры и солдаты гарнизона. Шанс на успех восстания в теории был достаточно велик, поскольку к восставшему «Очакову» уже присоединилось несколько кораблей, да и на остальных команды волновались. В том, что так и не удалось переманить на свою сторону бoл2 ьшую часть флота, вина как раз назначенного для этой цели Шмидта. Интересно, каким было психическое состояние Шмидта в момент восстания. Вот свидетельство сына Шмидта Евгения: «…Папа вышел из кабинета с лицом безумным. Глаза были стеклянные, и у него вырывался негодующий смех. Он говорил, что все рушится и что надо непременно спасти казармы и „Очаков“». Матросам «Очакова» можно только посочувствовать. Хорош руководитель, у которого при первой же неудаче начинаются истерические припадки и который полностью теряет самообладание. Шмидт хотел спасать матросов и Россию, не умея даже спасать себя самого. Отсюда любой может сделать вывод: его кто-то привел на несвойственную ему роль. Странное восстание было в самом разгаре, а по «Очакову» еще не было сделано ни одного выстрела! По свидетельству даже лояльных к «красному лейтенанту» советских